Желчный Ангел - Катя Качур
Ангел вдумчиво молчал, разметав крылья от одного края рундиста до другого. А ювелир продолжал свой бесконечный многолетний монолог. С той лишь разницей, что сначала его слушателем была Зоя, потом Моня, а теперь – микроскопический образ в крошечном кристалле.
– Как она могла мне изменить? – вопрошал Адам Иванович, оторвавшись от микроскопа и любуясь перстнем на расстоянии вытянутой руки.
Измена оказалась отвратительно виртуозной. И виною всему была чертова дыра в потолке, которую они с Габриэелем прорубили ради своих жен.
Построить лестницу и объединить квартиры так и не удалось. Поэтому со своей стороны Штейнберги-Фоксы прикрывали дыру массивным ящиком из циркового реквизита, а потолок Кацманов-Асадовых так и оставался незаделанным, осыпаясь известкой на модный серо-голубой ковер.
Через эту дыру Габриэль и лазил к Дине в комнату. Долгое время Адам ни о чем не догадывался. Лишь удивлялся, что пробоина в потолке росла и растекалась, как лужа на асфальте. Но однажды, вернувшись домой раньше времени и развесив в прихожей одежду, услышал сдавленный визг и стоны. Подумал, что жена притащила щенка, и распахнул дверь спальни. Под тигровым пледом на кровати буйствовало нечто живое, огромное, хищное. Оно ритмично колыхалось, булькало, квакало и мерзко хлюпало телами, не оставляя сомнения в своем происхождении. С потолка свисал толстый канат, на полу валялась узнаваемая из афиш манишка и бант фокусника, которым еще недавно гордилась Зоя, уверяя, что «привезено из Италии».
«Еще и фетишисты», – первая мысль, пришедшая в голову рогатому Адаму.
Он застыл в полной растерянности, не понимая, как реагировать. Захотелось заорать, сорвать плед, отрезать веревку и нахлестать ею по бесстыжим рожам и прочим местам любовников. Захотелось в носках бежать по всему земному шару, разыскать Валеру Бабуина и молотить по наколкам на его груди: «Как же ты не предвидел?» Захотелось ткнуть в нос изменнице обожженными молнией руками с надписью «Дина»: «Как ты могла, если сам Господь посчитал нас единым целым!» Захотелось взорвать к чертовой матери весь этот мир и умереть на горе пепла! Но…
Адам почему-то закрыл дверь, сел на обувную тумбу в прихожей и горько заплакал. А потом, не выдержав мерного качания кроватной сетки за стеной, бегом поднялся по лестнице на этаж выше и прилип пальцем к запачканной кнопке звонка.
Отперла Зоя, невозмутимая, со свежепокрашенными бровями.
– Прекрати звонить, Адам, я уже открыла, – сказала она как ни в чем не бывало.
– Там твой муж… с моей женой… – Губы Асадова дрожали.
– Я знаю, – отрезала Зоя, – проходи.
Они сели на кухне друг напротив друга. Адам уперся взглядом в Зоины брови и больше ничего, кроме них, не видел. Брови ее, умные, ироничные, жили на лице своей жизнью. Правая – абсолютно хладнокровная – была параллельна полу, левая же – всегда изумленная – делала стремительный изгиб, напоминая перевернутую в полете чайку. Именно эта птичья бровь, вопреки флегматичной напарнице, выдавала легкую озабоченность.
– Смотри, какой трюк! – Зоя подвела его к раскрытому сундуку и разворошила какие-то шмотки.
Рядом с дырой в полу красовался металлический крюк, за который цеплялась толстая крученная веревка.
– А знаешь, как он одет? – Зоя затянулась сарделечной сигаретой и выпустила в лицо Адама порцию вонючего дыма.
– В гребаной манишке с бантом, – выдавил из себя рогоносец.
– Да, дорогой. В трусах и гребаной манишке, которую я собственноручно ему сшила. – Она потрясла перед лицом Адама красивыми кистями в перстнях. – Стояла два часа в очереди в ГУМе, чтобы урвать полтора метра индийского белого сатина и атласную черную ленту для банта. А потом из чешского журнала Žena a móda в читальном зале библиотеки, как дура, копировала выкройку. А потом горбатилась на машинке с переносом выточек, ведь у него же нестандартная фигура! И ради чего?
Адам не отрывал глаз от Зоиной мятежной брови. Она хлопала черными крыльями, являя крайнее негодование.
Признание Штейнберг был ошеломительным по своей сути. Впервые Зоя, не прикрываясь заграницей, выдала в себе простую советскую бабу, висящую в очередях и потевшую на домашних работах. Сколько помнил ее Адам, более такого не повторялось никогда.
– Как это по́шло, – прошептал Асадов. – А веревка? Та самая?
– Ты тоже об этом подумал? – изумилась Зоя. – Похоже, что ТА САМАЯ.
Той самой веревке аплодировала вся страна – от столицы до гастрольных регионов. Габриэль подсмотрел описание этого фокуса в индийском журнале. Он наряжался в чалму и восточный халат, играл на дудочке и вызывал к жизни толстую веревку из плетеной корзины. Веревка извивалась, как змея, исполняя замысловатый танец, затем вытягивалась ввысь, теряясь в темноте под куполом, и застывала негнущимся шестом.
Дочка Аля – рыжая, обезьянкообразная, в короткой пышной юбке – карабкалась по этому шесту вверх и пропадала во тьме. Факир кричал ей, чтобы спускалась, но Аля смеялась и дразнила отца. Тогда Фокс задирал полы цветастого халата и лез по веревке вверх, грозно размахивая саблей. К ужасу зрителей, откуда-то с купола на арену летели руки, ноги и рыжая голова девочки. Ассистент собирал их в мешок, а Габриэль набрасывал на останки парчу и читал заклинания. Через минуту из-под парчи выскакивала живая и невредимая Аля, зал взрывался аплодисментами, а Фокс продолжал играть на дудочке. Под витиеватую мелодию веревка вновь становилась мягкой и опадала в корзину. Финал, овации, восторженные вопли, букеты цветов.
Адам с Диной и Зоей регулярно ходили в цирк и видели этот фокус десятки раз. Дина визжала, не пытаясь, по обыкновению, вникнуть в детали, Адам же мучительно разгадывал ребус. Отчего веревка стоит? Что ее держит?
– Да не мучь себя, – подсказала как-то Зоя. – Внутри веревки деревянные бруски по типу сочленений бамбука, а через центр брусков идет трос, который, натягиваясь, превращает веревку в шест. Под куполом специально гасят свет, чтобы не было видно, как трос цепляется крюком за перекладину. Ну и части тела Али-обезьянки – это муляж. А появляется девочка под парчой через дыру в полу арены. Все просто.
Даже описанное Зоей было крайне непросто, но хотя бы укладывалось в законы физики и Адамову логику. Сейчас же, стоя перед раскрытым сундуком и лазом фокусника, Асадов не мог упорядочить в голове все произошедшее.
– Что делать, Зоя? – спросил он, вскинув отчаянные глаза.
– Что делать? – поднялась ее изумленная бровь. – Пить вино, курить сигары и отмечать новую эру в наших отношениях. Простить это невозможно, а отомстить весьма реально.
– Как? – не понимал Адам.
– Разведемся с ними и поженимся между собой, – заключила Штейнберг. – А дыру в полу заделаем намертво.
Так и случилось. Фокусник переехал к Дине, а ювелир – к Зое. Длились оба брака недолго – около трех лет. Адам стал ходить франтом, обшитый с ног до головы волшебными ручками Штейнберг. Габриэль несколько раз вешался на своей многофункциональной веревке. Дина не была ему парой. Ни по внешней эффектности, ни по внутренней наполненности. Порой он умолял Зою сшить ему сценический костюм или помочь в разработке реквизита, но она заламывала такую цену, что тот уходил несолоно хлебавши. Дочка Аля металась по этажам между родителями.
Адам тоже не был счастлив. И хотя Зоя отлично разбиралась в мелочах, а его украшения блистали в эффектной подаче Штейнберг, сердце все равно ныло по Дине. И даже мелко накрошенные салаты и затейливые соусы Зои не могли затмить ту, чье имя было выжжено молнией на предплечьях. Правда, неожиданно рыжеволосая бестия подарила Адаму дочь. Такую же кукольную девочку, как и Аля. Точь-в-точь похожую на сестру. Зоя будто доказывала миру, что абсолютно самодостаточна и какие-то там мужские гены не могут повлиять на форму и цвет воспроизводимого потомства.
Адам даже сомневался: не изменила ли ему Зоя с бывшим мужем? Но Габриэль клялся, что и сам бы мечтал об этом, но – нет. Не верить ему, вытащенному из очередной петли, не было оснований.
Дочку Адам назвал Юлей. Хотел Диной, конечно, но восставшая Зоина бровь не позволила этого сделать. При расставании Юля осталась с мамой и редко потом виделась с отцом. В отличие от Зои, которая впоследствии еще несколько раз вышла замуж, ни Адам, ни Дина, ни Габриэль так и не завели семьи.
Тридцать лет одиночества пролетели махом, но, как ни странно, воспоминания о любимой не дрогнули, не пошатнулись на пьедестале, не заросли мхом и не запылились.
Синеглазая Дина покрыла сердце ювелира коркой черного родия, законсервировав в нем навеки свое короткое имя.
* * *
Черный родий стал последним штрихом в работе
