Жених по объявлению - Виталий Яковлевич Кирпиченко
— А как же! — выпалил я. — Здоровье его для меня — прежде всего.
— Чем кормите?
— Да, — Микки пуще прежнего потянул за штанину.
— Да все ест, что дашь!
— И что даете?
— Яблоки любит, соки, морковь ест, конфеты тоже…
— Диабета нет?
— Диабета? — Толчок Микки в ногу. — Да что вы! И в помине нет!
— Приводите завтра с туалетными принадлежностями. Возьмем с испытательным сроком на две недели.
«Не переживай уж так, — успокаивал меня Микки, когда мы пришли домой и я принялся собирать в сумку его вещи. — Переживу! Не такое видали!»
Договорились о встрече через недельку, но мое сердце не выдержало, и я навестил Микки через три дня.
«Ничего, старик, жить можно, — сказал Микки, когда я пытался распознать по его виду настроение. — Я думал, будет страшнее, а тут все просто».
Он был одет в униформу желтого цвета, на ногах его старые кеды.
«На манеж дают новые», — сказал Микки, заметив мой пристальный взгляд, устремленный на его ноги.
— Ты уже на манеже работаешь? — удивился я.
«Запросто! — небрежно бросил Микки. — Подъем переворотом, мах, сальто и соскок! За это долька банана. За прыжок через огненное кольцо с кульбитом — долька яблока».
— Хозяин, ну, дрессировщик, не обижает? — спросил я, зная, как часто бывают они грубы и жестоки.
«Терпимо, — сказал Микки. — Неинтересный он какой-то. Настоящий примат. Кульбит — долька! Прыжок — долька! Никакого творчества! Работа по-старинке. Но…»
— Потерпи малость, — посмотрел я с жалостью на Микки. — Рассчитаемся с долгами, и я тебя заберу отсюда. Да, — вспомнил я то, о чем хотел спросить, — подружку свою встретил?
«Встретил, — потупился Микки. — Не узнает. Делает вид, что видит впервые».
— Что за причина? — не поверил я своим ушам. Среди людей это частенько встретишь, а тут же… — Может, в самом деле не узнала?!
«Да крутится около нее молодой хлыщ — вот и не узнает! Скрипач! Смех один! Смычком проскрипит на струнах — и визгу людского аж до купола! Тупость людская вознесла его до небес! Он теперь иначе не видит себя, как супер-звезда! Если бы ты только услышал его игру — тележный скрежет! А визгу…»
— Ты знаешь, — начал я небрежным тоном, — это все…
«Конечно, знаю. «Если невеста уходить к другому, еще неизвестно, кому повезло!» — ты это хотел мне сказать?»
— Да, это! — подтвердил я догадку Микки и тут же спросил, может, ему тоже заняться музыкой?
«Только не скрипкой! — категорично заявил он. — А вот аккордеон бы я освоил с удовольствием! «
Прошло много времени. Многое изменилось и в нашей жизни с Микки. Я работаю там же, но уже заместителем директора. Директор — мой бывший молодой сотрудник. Он не повышает голоса, не упрекает меня за прошлые мои издевательства, более того, он очень вежлив со мной, только эта вежливость хуже иезуитской пытки. «А что, собственно, ты хотел? — сказал мне на это Микки, когда я поделился с ним своим неудобством на службе. — Такая же сволочь, как и ты был, только корчит из себя благородного».
У Микки своя семья — хорошая жена и прекрасные дети. Правда, очень уж они непоседливые, но дети есть дети, тем более от Микки. Он часто выступает со своими музыкальными номерами как у себя на Родине, так и за границей. Хорошо зарабатывает, привозит дорогие подарки. Вот и мне привез из Дании деревянные башмаки. Ничего живем… хорошо живем… Дай Бог и другим так жить!
Васко де Цапелиню Рассказ
Мой друг Васька Цаплин свихнулся на евреях. Они как кость у него в горле. Не понимаю, что такое они могли ему сделать? Вот и сегодня в курилке завел старую песню:
— Вчера по «первой» опять евреев показывали. Опять жид хвалил жида. — Васька сует в зубы сигарету, не спеша прикуривает. Продолжает, ни на кого не глядя: — Если их слушать и верить всему, то все хорошее создали они, а плохое — мы.
Все курят и молчат.
— Оказывается, в музыке были и есть только евреи, там, видите ли, не было ни Глинки, ни Чайковского. И лучшие поэты — конечно же, они! Нобелевский фонд прибрали к рукам и награждают премиями понятно кого. Эстрада под башмаком у них же!
Рабочие начинают прислушиваться — тема уж больно забориста.
— Вы только обратите внимание, как они хвалят друг друга. Заслушаешься! И если уж не могут попутно лягнуть русского, то к хорошему прицепят такое дерьмо, что век не отмоется.
— Учился я с одним евреем в техникуме, так он еле-еле на тройки тянул. Такой тупой был, — сказал ближний к Ваське рабочий. — А совсем недавно встречаю — на «Вольво» разъезжает.
— Правильно! А ты, отличник, сидишь в промасленной робе и не знаешь, как свести концы с концами! — заметил другой.
— У нас, у русских, как? — накручивал себя Васька. — Если кто выбрался из помойки, то его с ходу опять — туда же! Свои же, русские! У них — не-е-т! У них ручку подадут, вытащат, отмоют, посадят на чистенькое и тепленькое местечко и радоваться этому все будут!
— Ей-богу, молодцы! — хлопнул себя по коленке старый слесарь. — Так и надо делать! Молодцы!
Для Васьки подобные замечания как для азартного рыбака поклевка. На его живца клюнули!
— Вы только подсчитайте и задумайтесь, сколько у нас на комбинате евреев и где они сидят! — Васька швыряет окурок в урну с водой. Окурок зло шипит и вертится, как ужаленный. — Среди нашего брата не ищите, зато вся верхушка — они!
— Директор-то — татарин!
— Правильно! — Васька, ломая спички, закуривает новую сигарету. — Татароеврейское иго хуже монгольского, и свергнуть его уже никто и никогда не сможет!
— Вроде бы ничего такого и не делают, а вот, поди ж ты, как получается, — пожал плечами рабочий с грязной полосой во всю щеку.
— Как же! — вскочил на ноги Васька, потоптался для чего-то и сел. — Они похвалят тебя вовремя и пожмут, не погнушаются, твою грязную лапу, кинут премию аж на кило дешевой колбасы — и все, и ты уже расслюнявился, и клянешься им в вечной преданности!
Прошел месяц. Василия видел я за все это время раза три. А тут подходит он как-то ко мне и мнется. Скажет сам, думаю, если ему надо.
— Ты понимаешь, что произошло… — начал он, а глаза какие-то не его, без ядовитого огонька. — Я, оказывается, жид в четвертом колене!
Я чуть с копыт не свалился. У меня перехватило дыхание. И было от чего: так ненавидеть евреев — и
