Голуби над куполами - Татьяна Владимировна Окоменюк
Отойдя от шока, узники сгрудились над Злыднем.
– Че он башкой-то все время вертит? – поинтересовался Владик.
– А у крыс зрение никудышнее, – со знанием дела пояснил Бурак. – Они таким образом резкость наводят, создавая контраст между дальними и ближними предметами.
Мужчины тыкали в грызуна пальцами, что-то выкрикивали, давились от смеха.
– Все, концерт окончен, – психанул Тетух, засовывая пасюка за пазуху. – Ща мне его заикой сделаете.
Но возбужденные мужики не могли успокоиться. Продолжая «чайную церемонию», стали вспоминать своих домашних животных.
– Как-то у меня дома жил хомяк по кличке Жужа, – разоткровенничался Русич. – Уж не знаю, как ему удалось выбраться из клетки, но однажды этот хулиган съел мой пионерский галстук, который бабушка вместе с формой оставила на моей кровати. Я туда, я сюда – нету! Гляжу, а у Жужи изо рта торчит алый язычок. Потянул я за него и вытащил свой галстук. Был он в плачевном состоянии: мятый, мокрый, весь простроченный хомкиными зубами. Надевать такое было нельзя, пришлось идти без галстука. В школе заставили писать объяснительную записку, звонили бабушке, перепроверяли историю с хомяком. После занятий я понесся в магазин, купил новый галстук. Когда пришел домой, клетки с Жужей уже не было. Во избежание повторных идеологических диверсий, бабуля подарила грызуна соседской девчонке. С тех пор никаких животных у меня не водилось.
– А я зверей дома не держу. От меня сливается все живое, которое может бегать, ползать, летать, – поправил зажимы для ушей белорус. – Я вообще не по этому делу. Флора и фауна меня не умиляют. Не могу я за кем-то ухаживать, кого-то выгуливать, выкармливать, за кем-то убирать и проветривать. Я понимаю, что «мы в ответе за тех, кого приручили».
– А у меня, кажется, рыбки были, – смахнул Владик набежавшую слезу. – В аквариуме… … большом… с выгнутой передней стенкой. Скалярии, меченосцы, вуалехвосты… Я им корм покупал в специальном магазине… Не для себя рыбок держал… Для кого-то другого. Не помню для кого…
– А у меня как-то зимой сверчок жил, это было волшебство! – печально проронил Паштет, скармливая уже успокоившемуся Злыдню остатки псевдосала. – Он питался сладкими кукурузными палочками и тихо так стрекотал…
– Эй, мужики, отставить! Че это вы в минор скатились? – встревожился Лялин. – Такое впечатление, что вместо чая самогоночки нахлебались.
– Была бы водка, а к ней бы глотка, и остальное – трын-трава, – картинно махнул рукой Бурак. – Сейчас бы водочки белорусской пятиступенчатой очистки. Или конины армянской звездей на пять. Это, я вам скажу, нечто!
– Не трави душу, бульбаш, – состроил Тетух недовольную мину. – Соскакиваем с темы.
– Правильно, Павел! – поддержал его Лялин. – Ручка или карандаш у кого-нибудь имеются?
Все отрицательно замотали головами.
– Плохо. На повестке дня у нас – мозговой штурм.
– Что мозговое? – сузил глаза Владик.
Опер достал из бочки пригоршню меловых таблеток и, смахнув с деревянной столешницы крошки, написал на ней цифру 1.
– Значит, так, мужики. Сейчас мы все вместе будем искать варианты нашего вызволения. Рассматриваются любые предложения, даже самые абсурдные. Каждый должен выдать на-гора максимум идей. Позже мы отфильтруем все жизнеспособные. Итак…
Паштет поднял руку вверх.
– Я – за воздушного змея!
– Ты че, мухоморов объелся? – озаботился его здоровьем Лялин.
Остальные даже ухом не повели. «Клоун – он и есть клоун», – читалось на их лицах.
– Зеки в норильском лагере замутили восстание. Чтобы сообщить на волю о своем замысле, изготовили кучу листовок. Присандалили их к воздушному змею и в момент его запуска подожгли прикрепленный внизу фитиль. Пока кайт поднимался в небо, огонь добрался до шпагата, которым были перевязаны листовки, и пережег его. Ветер разнес бумажки на километры. Кучеряво?
– Кучеряво, – хмыкнул опер. – Но одно рациональное зерно в речи Павла все же имеется: в самое ближайшее время нам нужно вымутить у бандюг бумагу и карандаши, а лучше – пару ручек.
«Добыть письм. принадл.», – написал он таблеткой на столе.
– Заставить их спуститься к нам вниз и спереть у них из кармана мобильник, – засветились озорными огоньками глаза Тетуха.
– Задача, сказал бы дедушка Ленин, архисложная и весьма рискованная, – покачал головой Лялин.
– Когда терять нечего, можно рискнуть всем. Лично я по-любасу уйду отсюда – «хоть тушкой, хоть чучелом». Не хватало еще, Новый год встретить в вашей компании.
– … А, во-вторых, не берет сотик в бункере на такой глубине. Жаль, но отпадает.
– Когда достанем ручку, можно записки написать с нашими именами и координатами и вложить их на дно коробочек с таблетками или пакетов с мукой, – продолжал креативить Павел.
– Что скажет стая? – обратился опер к присутствующим.
Стая молчала.
Безучастный к происходящему Владик, молча, вырезал из синих мешков ленточки, связывал их между собой и сматывал в клубки. Сегодня он был сыт и доволен жизнью. Участвовать в чем-то «мозговом» ему не хотелось. «Мозговой» этот оказался совсем неинтересным – ни про еду, ни про зверей, ни про побои никто больше не рассказывал. Болтали о чем-то скучном и малозначимом.
– Лично я не способен на подвиги из-за полного отсутствия пассионарности, – наконец произнес Бурак. – Да, я – трус и очень боюсь, чтобы потом не стало еще хуже. Как гласит белорусская поговорка, высокия пароги не на нашыя ноги.
– Не, ну запара, в натуре! – недобро покосился на него Паштет. – Этот мурковод[18] будет покорно ждать своей участи. Всю жизнь хочет проехать пассажиром. Типа, это не его головняк. Вы там, дебилы, шебуршите, а мне – бздынь-пара-ла-пупа. Не проканает! Каждый должен определиться, хочет он подохнуть или будет бороться за свою жизнь. Я все понимаю – ссыкотно, но, как сказал один крутой персонаж, наше положение таково, что может только улучшиться.
– Видите ли, Павел, – закатил глаза белорус, – мне совершенно неясен механизм реализации ваших идей, да и способы их внедрения в жизнь выглядят крайне нереалистично. То вы хотели стену разобрать, то намеревались подкоп устроить, то собирались «навалять печенегам». По мне, так стратег из вас, как из снеговика кочегар – ни-ка-кой.
– Ядрена балалайка! – хлопнул Лялин рукой по столешнице. – Паштет хотя бы пытается найти выход из тупика, а ты, Иван, только критикуешь, не предлагая взамен никакого конструктива.
– Вкладывать записки в готовую продукцию – это даже не сук пилить. Это – теребить кольцо гранаты. Эдакая изысканная форма суицида, – обижено скривился белорус.
– Че ты жало морщишь? – вызверился на него Тетух. – Сам-то что предлагаешь?
Бурак растерянно молчал.
