Другая семья - Вера Александровна Колочкова
– Да все очень просто, Кать. Пока я спал, она исследовала мой телефон. И твой тоже. Как она сама говорит – делов-то. По-моему, ей даже объяснять бесполезно, как это нехорошо, я думаю. Все равно не поймет. Да это вообще… Не знаю даже, как это все назвать! Какая-то простота, которая хуже воровства, ей-богу! Прости, конечно, что я такие вещи про твою мать говорю… Но ведь это правда!
Катя стояла, не шевелясь, смотрела на него во все глаза. Только в них ничего не было, кроме недоумения и испуга. Ему вдруг показалось, что еще секунда, и она в обморок упадет. И он проговорил уже торопливо-примирительно:
– Наверное, зря я все это тебе говорю… Ты же не виновата… Тем более, все равно уже ничего не изменишь. И Галине Никитичне я тоже обещал тебе не говорить ничего… Но вот, не утерпел. Извини.
– Да что там – извини… За что тебе извиняться? Ой, как стыдно-то, честное слово… Я правда не ожидала от мамы такого…
Она снова собралась было заплакать, но он быстро обнял ее, прижал к себе, проговорил тихо на ушко:
– Ну все, все, успокойся… Тебе ведь нельзя нервничать… Успокойся, Катюш…
– Но ты веришь, что я ничего не знала?
– Верю… Конечно, верю…
– А я, знаешь, все представляла, как я тебе скажу… Все думала, как ты отреагируешь – обрадуешься или испугаешься… А оно вон как все вышло… По-дурацки как-то. Обидно…
Плечи ее дрогнули, и он снова принялся ее утешать торопливо, и целовать мокрые щеки, и гладить по волосам, по плечам, по спине… И кончилось все тем, что вскоре жадно подхватил ее на руки, унес в спальню. И снова она с жадностью принимала его, и близость их была похожа на отчаяние, и стон Кати был похож на плач…
Потом лежали, опустошенные, и сил не было на разговоры. Наконец Катя проговорила тихо:
– Ты не бойся, мама больше не позвонит… Я тебе обещаю. Только ты мне скажи… Ты ведь не будешь меня отговаривать, правда? Я так хочу этого ребенка…
И, не дав ему ответить, снова заговорила быстро:
– Я ведь ничего от тебя не хочу, ничего не требую! Если хочешь, можешь вообще больше не приезжать… Я прекрасно сама справлюсь! Мне ведь легче жить будет, понимаешь? У меня же будет твое продолжение – дочь или сын! Ой, я так счастлива, ты и представить не можешь… И даже не отговаривай меня, не надо…
– Я не собираюсь тебя отговаривать, Катюш. Но ты же понимаешь, я не свободен.
– Я понимаю, я все понимаю! И еще раз тебе говорю – я на тебя вовсе не претендую! Живи как живешь! Я даже помощи от тебя никакой не стану просить, сама справлюсь! Господи, да мало таких матерей, что ли, которые в одиночестве ребенка воспитывают? А я чем хуже? Некоторые, вон, от неизвестных доноров себе ребеночка рожают, и ничего! И счастливы! А я – от любимого человека… Нет, нет, мне правда ничего от тебя не надо! Ты совершенно свободен от каких-либо обязательств, совершенно свободен!
– Ну зачем уж ты так обо мне, Катюш… Конечно, я буду тебе помогать… Чем смогу… И материально, и вообще…
Катя рассмеялась тихо, переспросила:
– То есть как это – вообще? Объясни… С колясочкой по двору будешь гулять?
– Могу и с колясочкой. Чего ты смеешься?
– Да так… Просто мне ужасно приятно это слышать. Какой же ты у меня… Честный, порядочный, умный, интеллигентный… Другой бы на твоем месте перепугался вусмерть и сбежал, а ты нет… Ты не такой… Как же я люблю тебя, Филипп… Как же люблю… Сама не понимаю, за что мне такое счастье досталось – тебя любить… Да еще и ребеночка бог послал! Только бы все хорошо было, только бы он здоровеньким родился! Но я девушка крепкая, так что все будет хорошо!
– Да, все будет хорошо, Катюш. Я буду рядом. Сама понимаешь – уж как смогу…
Собираясь уезжать, он хотел оставить Кате некую сумму денег, но никак не мог решиться на это. А вдруг она обидится? Подумает – отступные, мол, оставляет?
Но Катя и не обиделась вовсе. Приняла деньги с улыбкой, проговорила радостно:
– Ой, спасибо, как хорошо! Завтра же в магазин пойду, маленькому что-нибудь присмотрю… Или рано, думаешь? Говорят, примета плохая – заранее все покупать…
– Я не знаю насчет примет, Катюш. Ты, главное, фруктов больше ешь, и вообще… Покупай все, что хочешь. Я потом еще денег на карту тебе скину. И говори, не стесняйся, что тебе еще надо. Может, привезти что-нибудь? Как у вас тут, в Синегорске? В магазинах все есть?
– Да, все есть… А ты когда хочешь приехать? Когда тебя ждать?
– Скоро. Я позвоню, Катюш.
– Хорошо… Тогда и на мои звонки тоже отвечай, ладно? А то я так волнуюсь, когда ты телефон отключаешь… Вдруг с тобой что-то случилось, а я и не знаю?
– Ну что со мной может случиться, Кать? Просто я работаю много. А телефон мне приходится отключать, когда я в процессе бываю.
– Да, я понимаю… Прости… Можно, я тебя до машины провожу?
– Конечно. Идем…
Он запомнил ее лицо, когда тронул машину с места. Губы улыбались, а глаза уже плакали. Потом, пока ехал, эти грустные глаза будто преследовали его. И даже звонок Алисы показался не ко времени, хоть и ответил сразу:
– Да, Алис…
– Ты где? Скоро приедешь?
– Да, скоро.
– Но ты в городе? Как скоро?
– Как получится. У меня еще дела.
– А почему голос такой?
– Какой?
– Тоскливый какой-то… Будто тебе со мной говорить не хочется.
– Да нет, тебе показалось. Устал просто.
– Процесс трудный был?
– Да…
– Ну, вот, опять отвечаешь недовольно! А сам обижаешься, что я твоими делами не интересуюсь!
– Извини, мне просто неудобно сейчас разговаривать.
– А, понятно… Ладно, я тебя жду. Возвращайся скорее.
– Да… Через полчаса буду.
Нажал на кнопку отбоя, подумал отрешенно – как легко врать, оказывается. Впрочем, он ведь давно уже врет… Всем врет. В суде врет, чтобы клиента спасти от возмездия, жене врет, матери врет, Кате врет… Наверное, вранье стало частью его самого, вошло в состав крови, стало обыденностью. Ни дня без вранья, получается. Какая спасительная соломинка – это вранье… Особенно когда хочешь быть хорошим для всех. И для той, кого любишь, и для той, которая любит тебя…
В таком случае суетись, врунишка, поворачивайся! Фигаро здесь, Фигаро там! Ты же везде нужен, тебя же теперь везде ждут… Скоро у тебя будет почетное звание – отец! И не просто отец, а помноженный на два!
Так и поворачивался потом – на разрыв. Надо было ублажить и Алису, и Катю. На психоанализ, рефлексии и самопознание времени больше не было, да и работать пришлось больше – траты на семью увеличились. Вернее, на две семьи…
Да, да, именно так. На две семьи. А как еще назовешь то, что происходит? И как изменилась Катя… Он сам наблюдал, как она вживается в новую роль, как уже не радуется бурно его приездам, а принимает их как должное. И даже капризничать начинает понемногу, требовать, обижаться. Мол, почему вчера не приехал, я тебя ждала? Почему не позвонил, я тебя потеряла? А мне, между прочим, нельзя волноваться, ты сам знаешь…
Он оправдывался. Извинялся. Пытался объяснить что-то. Мол, занят был очень, прости. Катя надувала губы, молчала обиженно. Или говорила что-нибудь этакое – мол, конечно, ко мне можно так относиться, я ж тебе не жена… Потом вдруг спохватывалась, бросалась к нему, просила прощения или того хуже – плакать начинала. Он пугался ее слез, утешал, как умел.
А иногда просто злился. Накатывало что-то нехорошее, охватывало голову в тиски, и задавался сердитым вопросом – зачем, зачем ему все это надо, зачем? Ведь Катя сразу ему объяснила – он абсолютно свободен, ребенок нужен только ей… А он, благородный дурак, понесся впереди паровоза со своим отцовством, не остановишь!
Но что толку злиться, все равно иначе поступить он бы не смог… И не из благородства, а от слабости своей, трусости. Хотя, наверное, эта слабость и называется порядочностью, когда просто не можешь поступить так, а не иначе. Не можешь, и все!
А еще
