История села Мотовилово. Тетрадь 9 (1926 г.) - Иван Васильевич Шмелев
Прасковья с Колькой хлопоча с постройкой шалаша за стройматериалом углублялись в лес. Колька устанавливал «стропила», а мать ушла «в лес» за палками-тычками. Не прошло и пяти минут, Прасковья «в лесу» тревожно зааукала.
– Ау! – Кольк, где вы?!
Колька во всё горло отозвался:
– Мамк! Вот мы!
Вскоре Прасковья вышла на поляну с пустыми руками и в растерянно-испуганном виде.
– Я чуть не заплуталась. Отошла и окружилась, думала, что и не найду вас.
– Ну и бестолковая! – удивился Иван. – Как же ты умудрилась в трёх соснах заплутаться-то? – Тут кругом люди косют: туда пойдёшь – на Лабиных наткнёшься, туда – на Федотовых наскочишь, а если туда пойдёшь – там Савельевы косами звенят!
А Савельевы в самом деле звенели косами. Дело у них шло споро и податно. Время от времени они как по уговору все трое останавливались и звеня точили косы. У Саньки, вроде, дело пошло лучше, настроение у него поднялось до сочинительства стихов. Махая косой и подрезая траву под корешок он до того лирически погружён в раздумья, что стихи сами по себе просились на язык. «Косой махнул – лишь слышен «вжик». Налёг рукой, коси мужик!» Таким вышел первый стишок у Саньки, который он после дома записал в тетрадку по памяти. Отец заставил Саньку обкашивать отдельно стоящие на лугу кусты, за что он принялся с большим азартом. Кусты, обкошенные Санькой кругом, казалось, повзрослели, теперь освободившись от вокруг их высоченной травы они как бы значительно стали выше и самостоятельней. Отец с Минькой принялись косить в низине в порослях ольхи, откуда скошенную траву отец приказал Ваньке, Маньке и снохе вытаскивать на яланы. Старательно таскает Ванька, охапки мокрой травы из чащобы кустов на поляну, где траву растрясают, чтобы она сохла на солнце. Растрясши одну охапку, Ванька спешит в чащобу за другой. Под ногами, обутый в лапти, чует Ванька мокредь низины, под ногой смачно флюкая жемыхается вода, просачиваясь сквозь лапти и портянки, ноги ощущают прохладную сырь. Спотыкаясь ногами о торчащие из земли корни корьятника, которых из-за охапки травы не видно, Ванька чуть не падает, а выроненное из рук беремя травы, снова сгребает руками и волочёт на ялань. В некоторых труднодоступных местах чащобы Ваньке приходится к траве подбираться, пригибаясь чуть ли не ползком, на карачках и вытаранивать оттуда клочки мокрой травы. Ближе к обеденной поре из чащобы мокрую траву стали вытаскивать все. Санька с непривычки к такой трудноватой работе и обстановке, часто падал, спотыкаясь о корни. Ему чертовски не нравилось это дело. Падая в мокредь всей плашнёй, он про себя чертыхался и в душе проклинал отца за его жадность: отец готов скосить траву не только в чащобе, но и во впадине – по грудь в воде. Таща очередное бремя травы, Санька из-за невидимости из-за охапки травы нечаянно напоролся глазом на сучок. Из глаз посыпались искры, в глазу долго виднелось какое-то похожее на куриное яйцо фиолетово-синее пятно, Санька выронив траву, от боли зажав глаз потаённо от отца выругнулся:
– Что! Или окосел, на сучки-то наскакиваешь. Иль не выспался, ходишь, как варёный. Дивуй бы ночью, днём глаз выколол! – проворчал на Саньку отец.
Санька промолчал, за него вступился Минька.
– И ты можешь наткнуться, тут вон какая чащоба и мокрота! Отцу такое пререкание не понравилось.
Не терпя вольности в нарушении семейной субординации, он перекинулся и на Миньку.
– Ищо ты сунься с языком-то! Какой защитник нашёлся! – он уничтожающим взглядом метнул глазами в сторону Миньки. – Вам, видно, не втолкуешь в ваши безмозглые головы, что хозяйство вести не руками трясти, а вы этого не понимаете. Всё на бахметку делаете, всё равно, что не своими руками. Неслушники! Разгильдяи! Как наёмники какие! – обрушился с укорами и руганью отец на сыновей. – Работать прилежнее надо, а не книжки пустые читать! – повысив голос прокричал он на Саньку.
Санька не стерпев стал вольно оправдываться:
– Что тебе мои-то книжки помешали, а ты хапай везде! Готов из-за сена в воду залезть!
Эти Санькины слова показались для отца крайне оскорбительными, он подскочив к Саньке приготовился нанести ему удар:
– Ты ещё чего-то бормочешь, оправдываешься. Что бельмы-то вылупил. Ты только у меня пикни. Я тебя сбрушу, у меня рука не дрогнет.
Не делая никаких поблажек и чтобы неповадно было осадил он Саньку. Его лицо злобно напрыжилось, руки судорожно затряслись, пальцы туго сжатые в кулаки готовы были обрушиться на притихшего присмиревшего Саньку.
– Что вы как разгневили отца-то! – послышался из кустов успокоительный голос Ивана Федотова, который кося траву на своём пае притаённо наблюдал за перепалкой в споре и вовремя обнаружил себя, предотвратив скандал, а то бы у Савельевых дело дошло до драки…
Собравшись около шалаша Савельевы наспех пообедали. Для первости костра не разводили, суп не варили, довольствовались привозной из дома готовой пищей. Ели варёные яйца с хлебом, пироги с молоком, вишню со сладкой водой и кашу. Обед прошёл в тягостно-пришибленном молчании, в унылом переглядывании и грусти. После обеда немножко передохнув отец, не приглашая ребят, молча взяв косу пошёл на косьбу, за ним лениво подтянулись и оба сына.
Доходя до кустов, отец оборотясь крикнул:
– Сено-то поворачивайте, пусть досыхает!
Манька, Анна и Ванька, взяв грабли принялись за вороченье наполовину высохшую траву. Откуда ни возьмись из-за кустов к Савельевым прибежал Колька Трынков, скача во весь опор он выкрикнул:
– А мы лачужку-балаган устроили!
– И у нас шалаш есть, – похвалился и Ванька.
Вскоре к ребятам присоединился и Санька Федотов. Все трое ребят начали бегать, резвиться по скошенной поляне, а потом побежали в густой лес. Азартно гонялись за птичками, искали гнёзда, залезали на дубья, снимая с них жёлуди. Набегавшись, наигравшись, разошлись по своим шалашам.
Под самый вечер по лугам раздававшемся эхом по густому лесу слышалось: «Заваривай!» Это косари, увлекшись косьбой, удалившись от своих станов и шалашей, перед концом косьбы приказно кричали своим помощникам, сушильникам сена, чтоб они разводили костёр и варя на нём суп, готовили ужин. Солнышко зашло уже совсем за густой лес. На лугах стало сумрачно и потянуло сырой прохладой. Василий Ефимович, по-хозяйски засунув руку в сенную копну, проговорил:
– Сено-то отволгло, завтра с утра растрясём, подсушим, а к обеду и на воз навивать можно. Давно ли с копны? – спросил он у Маньки.
– С час уже прошло, как стало вечереть, мы его с Анной и сгрудили, – ответила Манька.
– А что взлохматили всю копну? А ну-как дождь пойдёт, все сено промочит.
Ванька хлопотал около костра, он сбегал в лес, приволок оттуда сухих дров. Соблюдая в пылу костёр, он время от времени подкладывал в огонь сухие палки. В
