Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски
Фортепианный концерт с искусной каденцией для саксофона почти окончен и лежит у Петра на кафельном столике, тут же — две скрипичные сонаты для Петра, пара песенок — точнее, просто наброски на тему, которую он услыхал в магазине, — и еще весьма много отрывков, идей, которые годились по крайней мере для оперы. И наконец — наконец он снова вспомнил о реквиеме, витающем над ним высшей силой, хотя с каждым днем он все легче отгонял эти мысли. Ведь сколько ни размышляй, почему он находился в сегодняшнем дне, который был, по сути, далеким завтрашним и не предназначался ему, все же не находилось никакого мало-мальски правдоподобного ответа. Ничто не известно наверняка и ничто не исключено. Кто знает, что случится, когда он действительно завершит заупокойную мессу, воздав должное и земле, и Небу? Если, пересилив себя, он вернется к неизменным и отчетливым звукам Lacrimosa, пронзающим ему душу? Вернется ли за ним гонец, его архангел Михаил? Может быть, тут все и закончится, жизнь его будет завершена, а задача — исполнена? И немыслимый вывод: получалось, что сам этот срок в его руках?
Он решительно записал следующий такт Agnus Dei и запретил себе кощунственные мысли. Хватит! Нужно закончить это произведение — не потому, что его пугало Небо, а потому, что к этому обязывала земля, и в первую очередь — его честь. Он не успокоится, пока унылую халтуру того дурака, недостойную его имени, не заглушит истинно возвышенная музыка.
— Компонируешь как робот, потом бросаешь по углам! Вся квартира в нотах! — укорял его Петр перед отъездом, вручая адрес музыкального издательства на желтом листочке.
Вольфганг пересмотрел беспорядочно наваленные бумаги. Скрипач прав. В тот же день он собрал ноты в папку и отправился в издательский дом «Зинглингер». Там ему предложили оставить ноты и сведения о себе, а в следующий раз зайти в феврале.
Теперь Вольфганг бродил по улицам, простаивая подолгу у витрин больших магазинов, в которых безглазые куклы представляли костюмы, плащи и куртки. Поначалу странная мода на длинные штаны и прямые юбки казалась чужой, и привыкать к ней не хотелось, но теперь она нравилась ему все больше, а иногда даже врезалась в память какая-нибудь особенно красивая вещь.
Он все еще ходил в куртке Петра и поношенных штанах Энно. В таком платье успеха нигде не добиться, в его времена тоже так было, и прошедшие двести лет вряд ли что-либо изменили.
Так что он отважился войти в магазин, остановился среди столов и стоек, на которых рядами висела одежда, и стал щупать ткани, рассматривать пуговицы и пряжки, наконец, взял белую рубашку с блестящими золотыми пуговицами и приложил к груди.
— Мужская одежда там. — Миловидная дама в очках жестом показала куда-то в глубь магазина.
Вольфганг кивнул, смущенно уставившись на блузу — он так и не выпускал ее из рук, пока дама не забрала ее, а потом, помедлив, сделал несколько шагов в указанном направлении. Столкнувшись с кем-то, он испугался, обернулся, забормотал извинения, и только потом сообразил, что толкнул куклу в одежде. Потер плечо и поднял глаза. Кукла была почти голая, только на груди и между ног прикрытая лоскутками светло-зеленого, тончайшего тюля, они держались на теле ленточками и бретельками того же цвета. Он смотрел не дыша, потом перевел взгляд на следующую куклу, с такими же лоскутками черного цвета. Резко отвел взгляд. Одна мысль о том, что с женщины можно снимать такое… Неужели это и вправду белье? Он восхищенно рассматривал крошечные штучки, лежавшие на подставке у куклиных ног, потом осторожно осмотрелся, но так и не решился их потрогать. Время от времени он поневоле снова поднимал глаза на куклу, у которой сквозь вышитый тюль просвечивали маленькие, тугие груди. Мимо него прошла молодая женщина и стала рыться в зеленых и черных лоскутках, выбрала себе несколько, внимательно рассмотрела их, приложила один к животу и отправилась дальше.
— Чем я могу вам помочь?
Вольфганг испуганно обернулся, снова увидел даму с блузой и потер глаза. Ему показалось, что ее одежда вдруг стала просвечивать, до самой кожи, и он увидел те самые, восхитительные светло-зеленые мелочи. Фа-мажор, проклятущий фривольный фа-мажор! Он потряс головой и зашагал дальше.
Фа-мажор! Светло-зеленые ноты, как маленькие кобольды, выделывали бурлящий хоровод на обнаженной коже, взлетали в диком ритме шестнадцатых и кувыркались в игривых движениях. Он стал напевать бодрую мелодию, тихонько отбивая ритм правой рукой, и не успокоился, пока не дошел до отдела мужской одежды и громадным усилием воли не усмирил музыку до благонравного анданте.
Одежда висела рядами, и он робко погладил кончиками пальцев полы сюртука — попадались все сплошь серые да черные, и Вольфганг с грустью вспомнил прекрасные вещи, некогда бывшие у него. Он носил роскошный жакет, зеленый бархатный, его любимый, и другой — глазетовый, кобальтового оттенка, с отделкой шнурами. Но самый красивый — красный, — впрочем, он и стоил ему целое состояние. Наконец, в самом углу он заметил стойку с вещами посимпатичнее — кремовым, зеленым и красным платьем. Не успел он притронуться к сюртукам, как перед ним вырос какой-то человек.
— Превосходный выбор, поздравляю, ткань легко стирается и очень приятная в носке. Есть вещи на ваш рост, — он ловко выдернул одну из вешалок, помог Вольфгангу одеться и подтолкнул его к зеркалу.
Да, это тебе не старый жилет Энно! Вольфганг вертелся, оглядывая себя со всех сторон. Какой сочный цвет, цвет спелого граната. Вот как следует выглядеть респектабельному человеку.
— Не упустите выгодное предложение, пожалуйста, скидка сорок процентов от начальной цены, — продавец схватил ярлычок, прикрепленный на рукаве: — Сейчас костюм стоит всего девяносто пять сорок.
Вольфганг довольно посмотрел на этого господина, потом в зеркало, почувствовал, что не может сдержать улыбку. У него в кошельке лежала ровно одна банкнота в сто евро. Через несколько минут он стал обладателем собственного костюма и впервые за долгое время ощутил себя полноценной личностью.
Сообразно с новым состоянием, он нанял на последнюю мелочь кремовую тойоту и прокатился в сторону дома, по городу, постепенно расцветавшему на зимнем солнце.
Сначала он стеснялся смотреть. Она висела на стене дома, как
