Привет, красавица - Энн Наполитано
Как наука объясняет высокий рост тех, у кого родители отнюдь не великаны?
Писанина моя бессвязна.
Все плохо, я ужасен.
Несколько раз встречались пометки: Что я делаю? Зачем? Кто я такой?
Ближе к концу незавершенной работы промелькнула такая запись: Лучше бы это случилось не с ней, а со мной.
Сильвия перечитала примечания, казавшиеся ключом к иной истории, не связанной с баскетболом. Что означает последняя фраза? Наверняка речь не о баскетболе. Она — это Джулия?
Тревога, сквозившая в вопросах, заставляла вздрагивать, и тряский автобус как будто выражал согласие с подобным откликом. «Глядя на мир или заглядывая в себя, мы надеемся отыскать что-то важное», — сказал отец. Судя по примечаниям, Уильям заглядывал в себя, но внутри различал только страх и неуверенность. Кто я такой? Похоже, он не узнавал человека в зеркале или не видел в нем никого вообще. Сильвия вспомнила последний разговор с матерью и то свое ощущение, будто она исчезает. С уходом отца чувство это ни на минуту не ослабевало. Она боялась, что без отцовской заботы, оберегавшей ее, утратит свою цельность, однако теперь преисполнилась безмерным сочувствием к Уильяму. В этом страхе она жила всего месяц, и это было ужасно. Размер рукописи и боль, выплеснутая на ее страницы, говорили о том, что в подобном состоянии Уильям пребывает уже давно.
Сильвия закончила чтение на обратном пути с вечерних занятий. Засунув рукопись в пакет, она глянула в автобусное окно, где покачивалось ее прозрачное отражение. Поверх него вдруг возникли контуры лица Уильяма. Новый родственник ей нравился, с ним всегда было легко, и порой они обменивались улыбками, слушая речи Джулии, полные восклицательных знаков. Эмелин, барометр настроения всех и каждого в семье, считала Уильяма чутким. Но он принадлежал Джулии, и с самого момента знакомства с ним Сильвия видела в нем только избранника старшей сестры. Однако сейчас она впервые подумала, не совершила ли та ошибку. Автор лежащих в пакете страниц был сполна наделен тем, что сестра не переваривала, — нерешительностью, сомнением в себе, грустью. А сама Джулия была подобна звезде бейсбола, которая, упрочившись на домашней базе, лихо отбивает всякую неуверенность. Выбор такого спутника жизни объяснялся лишь тем, что она не ведала о его вышеупомянутых качествах, пока не ознакомилась с мужниным сочинением.
Ерзая на автобусном сиденье, Сильвия вдруг четко осознала события последнего времени, словно все ее клетки наконец-то пробудились от сна. Она чувствовала тяжесть пакета на коленях, видела запотевшее окно, распознавала возможную ошибку сестры, ощущала усталость от многодневного недосыпа на чужой кушетке и понимала, что отец ушел навсегда. В душе ее что-то шевельнулось, и она, еще не разобравшись в его сути, заплакала. Сильвия тихо всхлипывала, стараясь не привлекать внимания немногих пассажиров, а соленые слезы неудержимо струились по щекам и капали на пальто.
В квартиру она вошла, когда сестра и зять уже улеглись. Сильвия почистила зубы, натянула ночнушку и повалилась на кушетку. Вопросы из рукописи кололи, точно булавки. В темноте вспыхивали строчки, требовавшие немедленного ответа.
Что я делаю? Лежу на кушетке в квартире сестры.
Почему? Потому что умер папа, который был моим домом.
Кто я? Сильвия Падавано.
В ушах звучал голос отца, улыбчиво смаковавшего ее имя.
Последний вопрос и ответ на него наконец-то разъяснили, почему мать всегда была недовольна Сильвией, но не ее сестрами. Роза видела в ней черты своего супруга, неизменно ее раздражавшие. «Фу, Уитмен!» — кривилась она всякий раз, заслышав декламацию Чарли. Вообще-то ей было плевать на поэзию, но она считала ее виновницей жизненных неудач мужа. Стихи были причиной его нищенского жалованья и того, что вместо починки чадящей печки он тащил жену полюбоваться полной луной, из-за них его, совершенно не озабоченного тем, что о нем думают другие, пришли проводить в последний путь сотни людей. Сильвия была слеплена из того же теста, и потому-то Роза, глядя на нее, видела не родную доченьку, но свое незадавшееся супружество и личную неудачу в попытке переделать мужа по собственной мерке. А вот Джулия пошла в мать. Она обольет презрением всякий намек на душевные колебания Уильяма.
Сильвия закрыла глаза и перенеслась в бесконечность его неуверенности, схожую с бескрайними туманными болотами из столь любимых сестрами викторианских романов. В этих суровых просторах она была как дома и полной грудью вдыхала их мутный воздух. Со дня смерти отца она себя чувствовала сосудом, содержимое которого переливалось через край вопреки всем отчаянным попыткам его удержать. Мать и сестры спасались повседневными заботами, она же с головой ушла в свое горе и утрату, и потому вопросы Уильяма, тоже лишенного покоя, были ей близки. Они оба пытались обосноваться в собственной оболочке, что со стороны любому показалось бы абсурдной задачей.
Пришла Джулия. Сильвия подвинулась, освобождая ей место, и обняла ее крепче обычного.
— Все хорошо? — прошептала сестра.
Сильвия помотала головой, уткнувшись носом в ее шею. Своим плоским животом она чувствовала толчки ребенка, трепыхавшегося в чреве Джулии. Объятье помогало выиграть время перед тем, как, хочешь не хочешь, придется ответить на ее вопрос.
— Рукопись понравилась?
— И да и нет.
— Она поможет получить преподавательскую должность?
— Нет.
— Про что там?
— Не знаю. Ничего подобного я еще не читала.
Джулия была на восьмом месяце беременности, а Иззи сравнялось четыре месяца от роду, когда Роза созвала семейный совет, назначив его на субботу.
— Приглашаются все, включая Цецилию? — спросила Джулия, в свой очередной визит застав мать, как всегда, в огороде. («Наряд ее стал еще кошмарнее, — вечером сказала она Сильвии. — Бейсбольная форма поверх папиного исподнего».)
— Нет, конечно, — отрезала Роза. — Ты, Уильям, Сильвия и Эмелин.
Перечисленные лица пришли к четырем часам означенного дня. Задержавшись у крыльца, сестры посмотрели на дом миссис Чеккони. Цецилию не оповестили, никому не хватило духу сказать, что ее не зовут на совет, но она, конечно, о нем знала. Сильвия устроила ее на полставки в библиотеку, их смены часто совпадали. Эмелин спала на раскладушке в ее комнате, Джулия раз в день проведывала ее и малышку. Наравне со всеми Цецилия прекрасно знала, о чем говорится и о чем умалчивается. Сестры так старательно избегали всяких упоминаний об этом дне и часе в своих расписаниях, что она не могла не догадаться.
Роза, исхудавшая, одетая в линялое домашнее платье, сидела во главе обеденного стола.
— Я собираюсь продать дом, — сказала она, когда все остальные заняли свои места. — Жить здесь мне не по карману. — Роза махнула рукой, словно отметая все связанное
