Багаж - Моника Хельфер
Она сказала:
— У детей все хорошо.
Как будто он спросил об этом.
— Да, — ответил он.
Лоренц подал ему руку, словно постороннему человеку. Генрих сделал все так же, как Лоренц. Только Вальтер и Катарина бросились к отцу и обняли его. Катарина хотела немедленно сыграть с ним в веревочку. Она нанизала на пальцы бечевку, связанную в кольцо, и предложила ему отнять шнурок, не стаскивая его с пальцев. Мария подсказала ему, за какое место нужно потянуть, чтобы веревочка выскользнула наружу, и он сделал это. Еще даже не успев снять с плеч вещмешок и не войдя в комнату.
— Отрезанные части тел, — сказал он.
— Лучше не надо об этом, — попросила она.
Но он продолжал говорить, а сам все еще был холодный, только постепенно согревались ладони, которые он всунул ей между ног, поглаживая волосы у нее на лобке.
— А раненые… однажды вечером они затянули хором песню… только представь себе… у каждого чего-то не хватало… у кого-то половины челюсти… но он еще мог петь…
И даже тому хотелось снова на фронт.
— А ты-то как очутился в том лазарете, какими судьбами? — удивилась она. — Ведь ты же не был ранен, ведь нет?
Он сказал, что из-за температуры. Она поднялась из-за воспаленного зуба, который у него еще до войны болел. А на фронте все воспаляется быстрее. Бывает, люди и от царапины умирают. Причем скоропостижно. Если ничего не предпринять, умрешь быстрее, чем думаешь. Вот был бы стыд и позор — умереть на войне от зубной боли. Вся деревня бы над ним смеялась.
— Зуб тебе вырвали? — спросила она.
— Да, — сказал он. — Завтра покажу.
— Что, прямо передний?
— Нет, который дальше, в глубине.
— А они это умеют, в лазарете-то?
— Еще как умеют, — сказал он.
Там вообще, дескать, самые лучшие врачи. Там, где он, всегда все самое лучшее. Лучшие солдаты, лучшие парикмахеры, лучшие зубодеры. Он был в войсках горной пехоты. Самое элитное, дескать, подразделение. Лучшего просто не бывает. Это и сам кайзер говорит.
— О нас еще долго будут ходить легенды, — заверил он.
Потом он заснул. На полуслове. Мария тоже вскоре заснула. Среди ночи они проснулись оба одновременно. И между ними опять все было так, как будто не было никакой войны. И как будто не было никакого человека из Ганновера. Мария сказала, что так хорошо ей еще никогда не было. Он сказал, что ему тоже. Уром они переспали еще раз.
— Надолго ты можешь остаться? — спросила Мария.
Он сказал:
— Мне дали четыре дня. Может, даже раньше отзовут. — И потом добавил: — Странно, что ты только сейчас об этом спрашиваешь.
— Странно, что ты только сейчас об этом говоришь, — возразила она.
Они сошлись на том, что просто соскучились друг по другу так, что совсем забыли про войну, на которую ему еще придется возвращаться. Но на самом деле это было не так — и у нее, и у него.
Когда он смеялся, была видна сбоку дыра между зубами. Но это выглядело лихо и задорно. Ей даже нравилось. Война сделала ее Йозефа еще привлекательнее. Вот представь себе!
Но в гости пришел и бургомистр, Готлиб. Он так сильно хлопнул Йозефа по плечу в знак приветствия, что Мария заметила в глазах мужа всплеск ярости, и она испугалась, что сейчас произойдет нечто такое, что она считала бы невозможным раньше, до того, как Йозеф ушел на войну. То, что он вспыльчив и может мгновенно разъяриться, она знала, но он никогда прежде не дрался. А вдруг он научился этому на войне. Но ничего такого не произошло. Итальянские войска хотя и понесли потери, говорил бургомистр, но по численности они, к сожалению, нас превосходят.
— Таково уж положение дел, ничего не попишешь, — сказал он.
Но больше этот вопрос не обсуждался.
Потом Мария видела из окна, как ее муж разговаривал с бургомистром на улице. Они говорят обо мне, сразу подумала она. Йозеф дал бургомистру какой-то сверток. Тоже, наверное, деньги, подумала Мария. На сей раз завернутые уже не в трусы. Ей было чем гордиться: ее муж даже на войне умел проворачивать какие-то делишки. Она вспомнила, как зять — муж сестры — однажды сказал ей: он, дескать удивляется, почему Йозеф не стал большим человеком. Сейчас Йозеф был одет в свой выходной костюм, она только сейчас обратила на это внимание. И засмеялась про себя: он надел свой выходной костюм в честь того, что их любовь посреди ночи и потом утром была хороша, как праздник. А теперь он осведомляется у бургомистра, была ли его жена ему верна. Допустим, бургомистр расскажет ему о госте из Ганновера и соврет, что встретил его в доме, да, в доме так рано утром, что поневоле спрашиваешь себя, уж не провел ли он здесь ночь. Допустим, бургомистр расскажет ему об этом — и что тогда? Йозеф, правда, явился с войны безоружным, но, может быть, в горах ему приходилось убивать итальянцев и голыми руками.
Бургомистр засунул сверток себе в карман, не взглянув на его содержимое. А Марии почудилось, что в свертке заключена вся ее стоимость. Ее цена. Столько следовало заплатить за то, что она была возвращена Йозефу в целости и сохранности. Ей было от этого и противно, и вместе с тем будило в ней чувство гордости.
Никто из семьи не хотел, чтобы отцу пришлось работать, ведь он приехал для того, чтобы отдохнуть. Но Йозеф делал все то же, что он обычно делал и до войны. Пошел в хлев. Похвалил Генриха. Маленький Вальтер вбежал в хлев вслед за ним, и отец посадил его верхом на лучшую корову. И все это в выходном костюме. Ей придется потом целый день этот костюм отчищать и три дня еще проветривать.
— А у вас на войне есть коровы? — спросил Вальтер.
— Лошади, — поправил Лоренц, и отец кивнул.
Еще раз пришел бургомистр, они вдвоем с Йозефом сели за стол поговорить. Насколько Мария поняла, речь шла о делишках. Может, и давеча во дворе у них тоже речь шла о делишках, а вовсе не о Марии. От бургомистра пахло шнапсом. Мария поставила им на стол угощение из приношений бургомистра. Молодое вино, сало, сыр. Потом она удалилась в спальню и принялась кроить и сметывать на живую нитку фланелевую рубашку. Которую Йозеф будет носить под жестким военным обмундированием. Она защитит его и от холода в
