Сочувствую, что вы так чувствуете - Ребекка Уэйт
Иногда отец приносит Элис настоящую кукольную мебель – он не замечает, что она хоть и благодарит его, но готовой мебелью не пользуется. То, что Элис предпочитает сляпанную собственными руками мебель специальным кукольным комплектам, приводит Ханну в ярость. Коробочные дома остаются необитаемыми. У Элис есть маленькие деревянные куколки, однако в коробку она их не сажает.
Порой (часто) Ханна представляет себе, как топчет эти картонные дома. Какое, должно быть, чудесное ощущение.
– Ты мне лучшая подруга, – говорит Элис, а Ханна тут же отвечает:
– А ты мне – нет.
Ханна снова сбегает спустя несколько месяцев после того, как ее отца перевели в закупки игрушек для дошкольников. Она нарочно планирует побег в выходные, тогда отец наверняка будет дома, но на этот раз за ней увязывается лишь Элис Непрошеная, причем преследует Ханну почти до самого Уимблдонского парка.
– Это они тебя подослали? – спрашивает Ханна, не сбавляя шаг.
– Нет! – Элис с трудом поспевает за ней и запыхалась. – Я им сказала, что ты ушла, и они велели не ходить за тобой. Мама сказала, ты просто внимание к себе пытаешься привлечь.
– А папа что сказал? – Ханна резко останавливается и поворачивается к сестре. От неожиданности та не успевает затормозить и чуть не врезается в Ханну.
Силясь вспомнить, Элис морщится.
– Он сказал, что ты вернешься, когда проголодаешься. Ханна, пойдем сейчас вместе со мной домой, а то нам обеим влетит.
– Так иди. Ты мне ни к чему.
Ханна шагает дальше, Элис двигается было за ней, но Ханна снова останавливается, отталкивает ее и говорит:
– Иди домой, Элис, ну правда!
На этот раз, когда Ханна идет дальше, Элис не трогается с места. Ханна чувствует на себе горестный взгляд сестры, пока не заворачивает за угол. Тут Ханна сбавляет ход. Она и сама точно не знает, куда идет, хочет лишь, чтобы отец обнаружил ее побег и заволновался.
В конце концов она выбирает проторенную дорожку – пересекает пустырь на краю парка и направляется к зарослям, где деревья создают искусственный полумрак и приглушают шум дороги. Обычно, когда они приходят сюда с матерью, здесь бывает полно народа, но недавно прошел дождь, под ногами грязно, и, возможно, поэтому все сидят по домам. Других гуляющих она не видит – лишь лысый мужчина с собакой идет навстречу. Поравнявшись с Ханной, он быстро кивает ей, и она кивает в ответ, польщенная таким взрослым приветствием. От восторга, что она в одиночку бродит по лесной чаще, Ханну бросает в дрожь.
Она сходит с тропы, углубляется в заросли справа и вскоре находит подходящее дерево, на которое и лезет. Ханна карабкается до тех пор, пока не видит, что ветви выше становятся слишком тонкими для нее. Она путешественница, первооткрывательница, безрассудная изгнанница.
Едва усевшись на толстой ветке, Ханна ощущает чье-то присутствие. Она вздрагивает. Внизу, возле ее дерева, стоит уже знакомый ей лысый мужчина. Сзади бегает его лабрадор. Мужчина смотрит на Ханну. С десятифутовой высоты она видит лишь общие черты: дряблая кожа, грузная фигура. Синий непромокаемый плащ. Ханна не сомневается – ресницы и брови у него блеклые, светлые или седые, хотя впоследствии она придет к выводу, что вряд ли разглядела это с дерева.
– Тебе оттуда далеко видно? – спрашивает мужчина. Голос у него приятный, мягкий, немного похожий на голос отца. Ханна чувствует себя глупо: никакая она не путешественница, а ребенок, которого застукали за идиотской игрой.
– Да, – отвечает она.
– Я раньше тоже по деревьям лазал, – говорит мужчина, – сейчас уже редко возможность выдается.
У Ханны мелькает нелепая мысль, что надо бы пригласить его составить ей компанию. Однако Ханна молча наблюдает за собакой. Мужчина ласково гладит пса по голове.
– Его Соус зовут, – сообщает он, – хочешь с ним познакомиться?
– Привет, Соус, – говорит Ханна.
Лысый смеется – тихо, ласково.
– Я в том смысле, что тебе лучше бы спуститься, тогда ты его погладишь. Он это любит.
Ветка мокрая, и холод постепенно просачивается сквозь джинсы и даже сквозь трусы. И тем не менее Ханна не спешит.
– Нет, спасибо, – отвечает она как можно вежливее.
– Тебе, наверное, уже ужинать пора, – говорит незнакомец. – Ведь родители будут волноваться?
Ханна молча кивает.
– Ну перестань, – продолжает мужчина, – там и сидеть-то наверняка неудобно, да и небезопасно. Давай, спускайся.
Ханна машинально принимается спускаться. Но вновь замирает. Кожа непривычно зудит, а в воздухе висит какое-то неведомое прежде напряжение. Мужчина по-прежнему смотрит на нее – с виду совершенно обычный, и собака у него милая, к тому же место знакомое, Ханна сто раз тут бывала, и до дома недалеко. Однако все вместе порождает ощущение, будто происходит нечто ненормальное. Ханна всего-то на дерево забралась, а словно в каком-то чужом месте очутилась. Эти мысли Ханна осознает лишь отчасти, слов для этого ей не хватает. Но дрожь у нее внутри превращается в ничем не обоснованное решение с дерева не спускаться.
Она не двигается и молчит.
– Давай же, – повторяет мужчина.
Ханна больше не смотрит на него. Она оцепенела – не глядит вниз, не замечает его. Это отдаленно напоминает игру, когда притворяешься мертвым.
– Ну что за глупости, – говорит мужчина, однако на Ханну это не действует, ведь ее будто бы нет. Она точно создала вокруг себя защитное поле. Ханна убеждает себя, что через это поле он больше ее не видит. Если она помолчит, незнакомец вообще забудет о ее существовании. Мужчина стоит там еще некоторое время, а потом, не сказав ни слова, разворачивается и шагает прочь. Собака трусит следом.
Даже после его ухода Ханна не слезает. Она сидит на дереве, а вокруг медленно сгущаются сумерки. Руки и ноги затекли, и она до костей продрогла. Немного погодя она понимает, что ей ужасно хочется в туалет, но все же еще немного терпит. Мочевой пузырь готов лопнуть, и она даже думает, не справить ли ей нужду прямо тут, на дереве, но мысль о том, с каким отвращением мать посмотрит на нее, если она вернется в мокрых трусах и джинсах, заставляет ее напрячь мышцы, поэтому Ханна ни капли не упускает.
Когда она наконец слезает, уже почти темно. Спускается Ханна осторожно, надолго замирая и прислушиваясь, не шуршат ли рядом листья, не потрескивают ли сучки. Но слышит лишь тишину. Сердце отчаянно колотится. И, прежде чем спрыгнуть на землю, она долго выжидает. Затем неловко
