Великое чудо любви - Виола Ардоне
Наберитесь терпения, синьора Локателли, на сегодня довольно, сеанс окончен. Увидимся на следующей неделе в это же время. А пока, если вы не против, я вас оставлю: пойду покончу с собой.
17
Три колеса, два крыла, голень, две руки. Таковы последствия последнего визита юного шалопая. Внук вечно хочет что-нибудь делать вместе со мной, но я объясняю, что дедушка уже старенький, легко устает, ему быстро все надоедает, и юный шалопай, надув губу, уходит играть в одиночестве. Три дня назад его мать позвонила в домофон, известив о приезде, и, как обычно, умчалась, не сказав ни единого слова. Я открыл ему дверь и подождал, пока малыш поднимется по лестнице.
– Привет, Фаусто, – поздоровался он, с порога направившись к столу в кабинете, где я принимаю немногих оставшихся пациентов.
– Почему ты никогда не говоришь «дедушка»? – в который раз спросил я.
– Раз мама зовет тебя по имени, то и я буду, – он пожал плечами и, потянув за ручку выдвижного ящика, достал набор отверток и пинцетов, которые, как он теперь знал, там можно найти. Потом порылся в рюкзаке, который принес с собой, выложил на стол несколько разноцветных пластиковых фигурок с руками и ногами на шарнирах, полицейский фургон, три ярких игрушечных машинки. И сразу приступил к работе. Такой маленький, а уже настоящий мастер все поломать: должно быть, от меня эти способности унаследовал. С избыточной для ребенка столь юного возраста дотошностью он битых два часа потратил на то, чтобы разобрать каждую игрушку на части. После чего встал, накинул лямки рюкзака и устроился на табуретке у двери.
– Фаусто, ты что сидишь там в темноте, совсем один? – я так до сих пор и не привык называть кого-то своим именем. Особенно если адресат может похвастать отсутствием пары передних зубов да вздернутым веснушчатым носом в придачу.
– Маму жду, она сказала в пять. А сейчас без минуты пять. Ты, кстати, тоже зовешь меня Фаусто, почему мне нельзя?
На это у меня три весьма веские причины: во-первых, я твой дедушка, во-вторых, я уже старый, в-третьих, я Фаусто гораздо дольше тебя, мне и решать. Все это я подумал про себя, но говорить не стал. Только спросил:
– А хочешь, пока мы ждем маму, сходим поглядим, где у нас что растет?
Малыш даже не шелохнулся.
– Тогда, может, поищем кота?
Он не обернулся, но глаза на меня скосил. Потом встал и направился на кухню, где, как он теперь знал, шансов встретить его любимого зверька куда больше. Но только мы начали охоту на кота, как зазвенел домофон, и юный шалопай тут же бросился к двери, распахнул ее и понесся вниз по лестнице.
– Пока, Фаусто, – буркнул он на бегу.
– Пока, Фаусто, – ответил я, уже самому себе.
Ремонт после его отъезда, как обычно, на мне. Каждое утро я, вооружившись бифокальными очками, отверткой и пинцетом, сажусь на часок за стол и собираю воедино то, что он разобрал, дабы в следующую среду малыш нашел все в исходном состоянии, словно его маленькие ручки никогда не выворачивали эти пластиковые конечности и алюминиевые шестерни. Не знаю, в самом ли деле ему так нравится сидеть за моим столом и разбирать игрушки или он считает это нудной, но необходимой работой, ведь иначе до следующей недели мне просто будет нечем заняться.
С другой стороны, Эльба тоже говорила: чтобы не сойти с ума, нужно найти себе дело. И вот я, чтобы остаться в живых, каждый день затягиваю крошечные винтики. Упорно пытаюсь собрать россыпь деталей воедино.
Она даже в «Дневнике умственных расстройств» писала:
Каждый за жизнью тянется, даже последний пьяница.
В Полумире уныло до жути, хотя тоже ведь жизнь, по сути.
По правде сказать, жизнь она любила. Но та далеко не всегда отвечала взаимностью.
Я же, с тех пор как начал постепенно утрачивать фрагменты памяти, лелеял желание уйти пораньше и добровольно, прежде чем превращусь в жалкого старика, блуждающего по Позиллипо с трусами на голове, или окончу дни в хосписе, не помня даже собственного имени.
Ну, вот и все, последнее усилие – и голень Человека-факела на месте. Подвижность левой коленной чашечки Зеленого Фонаря изрядно пострадала, но с ним тоже все будет в порядке. И, в отличие от меня, безо всякой медицины: я-то теперь целыми днями только и делаю, что глотаю лекарства, мои часы отмерены таблетками и пузырьками. Да, я сдался на милость диктатуре жизни – и не умер. Ни от наркотиков, в наиболее подходящем для этого возрасте, ни от инфаркта, и бурю СПИДа тоже пережил. Не умер от рака, не погиб в автокатастрофе или в результате грабежа. Не умер от сигарет, от мести пациента, не покончил с собой. Я просто состарился – последнее, чего можно было ожидать в этом мире. Остался жив, чтобы умереть от какой-нибудь дурацкой, бесславной болезни, что будет убивать меня день за днем. Банальная смерть – хотя, наверное, все они таковы. Я жив только ради детей, чтобы иметь возможность еще немного побыть постоянным катализатором их возмущения, до конца доиграть роль нерадивого отца, осуждаемого за глаза, с чьим дурным примером они могут сравнивать собственную жизнь и находить ее чуточку менее убогой.
Выстраиваю игрушки юного шалопая рядком на стеллаже. Они снова целы, хотя и, какая жалость, слегка нездоровы. Один из винтов износился. Такое бывает: веришь, что каждый элемент незаменим, но со временем понимаешь, что без него вполне можно обойтись. Вот так мы и живем, понемногу теряя детали.
18
«Все операторы заняты».
Что это за горячая линия, если там вечно занято? А главное, именно тогда, когда тебе непременно нужно с кем-то поговорить!
Временами моя тоска, как ласкающая рука,
В беспросветность загонит душу и весь мир сверху обрушит.
Записав эти строки в «Дневнике умственных расстройств», Эльба была совершенно права: временами тоска обрушивается на тебя с самой безжалостной нежностью. Еще и Gelato al cioccolato[20] в качестве
