Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
Теперь Галь засиживалась по вечерам в специальной комнате, среди вороха старых журналов, вызывая своими работами одобрительные отзывы руководителя кружка и других его участников, многие из которых впервые взяли в руки ножницы и клей. Ее коллажи все еще не изображали ничего определенного, даже все больше и больше уклонялись в абстракционизм, однако Галь и не искала для них сюжетов, – такой сумбур царил в ее голове!
Шарон и Рики пока было невдомек, чем были заняты мысли девушки на самом деле, так как она тщательно скрывала свою обиду и панику, что школа заканчивалась без нее. Без нее! Им, как и всем другим, было неведомо, что Шели уже позвонила их классной руководительнице, Дане Лев, и высказала той ту же самую обиду и панику за те же самые вещи. Уж они-то прекрасно знали, сколько времени требуется человеку, который лишь начал избавляться от наркозависимости, чтоб вновь войти в нормальный ритм жизни. Галь провела у них всего полтора месяца! Совсем каплю в море! В ее ситуации, как ни печально, ей был предназначен запоздалый подготовительный курс для запоздалого аттестата зрелости, и тот – за собственные деньги, не говоря уже о том, что о воинской повинности можно было забыть, и в лучшем случае, удовлетвориться худо-бедной социальной службой в учреждении, куда решатся принять бывшую наркоманку. Будет хорошо, если она, согласно их ожиданиям, обретет себя в исскустве, в силу общения и работы с людьми особого сорта. Но, опять-таки, – не сейчас!
Да, не сейчас, но пока что Галь все больше и больше впадала в уныние. Она, как могла, глушила его чтением журналов, которые затем шли на коллажи, физическими упражнениями, дежурствами, но ее, в конце-концов, прорвало. Она честно сказала своим консультантам, что ей хотелось бы сдать выпускные экзамены.
Шарон и Рики всполошились, и попытались убедить девушку, что ей пока еще было очень рано взваливать на себя такую нагрузку, что ей стоило набраться немного терпения и влиться сначала в нормальную жизнь. Но Галь и слышать не хотела о терпении. Она плакала, и умоляла их поверить ей, понять ее, помочь ей добиться вновь права на сессию. Она ни в какую не желала становиться человеком второго сорта из-за совершенной ею роковой ошибки и последовавшим за ней исключением из школы. По ее словам, она была готова бороться за каждый балл, даже если ей придется корпеть над учебниками дни и ночи. Иначе сколько еще времени ей предстоит находиться в этой мягкой тюрьме? Ведь ей уже стало намного лучше. Она вновь ощущает свою силу, и только и жаждет, чтоб ее отпустили по-настоящему.
Шарон и Рики лишь руками разводили. То ли их методы оправдали себя слишком продуктивно по отношению к этой пациентке, то ли ситуация Галь оказалась вовсе не так тяжела, как казалось, но факт: она опередила все их ожидания. Было совершенно ясно, что больше не стоило удерживать ее, хотя бы чтоб не навредить.
Однако, требовалось еще заключение главного лица. Они снова устроили девушке встречу с директором, на сей раз с глазу на глаз, приложив свои письменные заключения. Тот, и раньше извещенный обо всем, наскоро пробежал их глазами и, пристально посмотрев на Галь, задал ей неожиданный вопрос:
– Почему ты захотела повидать твою подругу, а не маму?
Галь очень густо покраснела и опустила пристыженные веки. Потом, вполголоса, ответила:
– Потому, что не была готова к этой встрече. Потому, что у меня с мамой особые отношения, в которых мне пришлось очень серьезно разбираться, а с Шели ничего такого нет. С ней я ощущаю себя свободной, и ее приезд вдохновил меня на борьбу. Если бы я повидала маму вместо Шели, я бы, конечно, обрадовалась, но воли к жизни у меня бы не прибавилось.
– А сейчас? – допытывался директор.
– Сейчас я более спокойна, и готова встретиться с мамой, – твердо вымолвила девушка.
– Так-так, – многозначительно протянул директор. – Любопытно, что ты говоришь «готова» вместо «хочу». Ну, что ж, как угодно. А готова ли ты встретиться еще с кем-то?
– Да, – смущенно кивнула Галь. – С Даной Лев, моей классной руководительницей. Она мне – как вторая мама.
– И что бы ты сказала каждой?
Этот вопрос, более каверзный чем самый первый, словно завис в залитом солнцем пространстве между кожаным креслом директора пансионата и маленьким матерчатым, на краешке которого, боясь показать свое волнение, примостилась Галь. Действительно, что она скажет учительнице и матери, как поглядит им в глаза после всех неприятностей, что доставила одной, и горя, что причинила другой? Ее мозг лихорадочно искал самую правильную формулу ответа, но ничего не находил. Кто, на самом деле, мог предвидеть, как она поведет себя при встрече с ними, как поведут себя они? Возможно, ее мама была страшно обижена на нее за то, что она не подпускала ее к себе в больнице, а Дана и вовсе отвернулась от нее, решив, что довольно с нее проблем с рехнувшейся ученицей. Этот страх вспарывал ей душу, но, тем не менее, она честно изрекла:
– Не знаю. Точно так же я не знала, что скажу моей подруге Шели. Мы просто встретились, и все произошло само собой. Лишь в одном я уверена: что обязательно попрошу прощения у каждой, что они узнают, насколько они мне дороги, и что теперь все между нами будет по другому. Как именно – жизнь подскажет.
"Однако, выкрутилась", – улыбнулся директор, наблюдавший за внутренней борьбой пациентки.
Он ничего не мог сказать насчет выпускных экзаменов, но одно понял ясно: что самую свою главную аттестацию зрелости эта девушка уже прошла, и с блеском. Бледной, издерганной тенью вошла она впервые в его кабинет, а теперь сидела перед ним сильной, яркой, разумной личностью. Он любил эту пациентку – впрочем, все ее полюбили! – ибо она была его несомненной победой, и своим стремлением к победе подчеркивала его роль в ее становлении на ноги.
– Мне кажется, – снова заговорил он, нарочито растягивая слова, – что было бы неплохо вам втроем – тебе, твоей маме и учительнице – переговорить вместе с Шарон и Рики, прежде чем мы вернем тебя на грешную землю. Заодно поинтересуешься у своей учительницы о твоем праве на сессию.
И он потянулся к телефону, показывая Галь рукой, что их разговор окончен…
* * *…Несчастная Шимрит Лахав провела эти несколько кошмарных месяцев в полном одиночестве. В последний раз она видела
