Искупление - Виталий Яковлевич Кирпиченко
— Машину, чтобы по нашим дорогам ездить, нам не купить. Мотоцикл — летом хорошо, а в дождь и слякоть как быть?
— Я бы лошадку приобрёл, — прищурился Анатолий. — И бензин не нужен, и права не нужны…
— А сено и овёс кто будет заготавливать? — спросил в свою очередь Сергей. — Папа Карло? Хоттабыч? Потёр лампу — и он тут как тут: «Что прикажете, господин?»
— Ну, не так, конечно. Только для одной лошадки не так и много надо этого сена и овса. Я бы один накосил. Потом, живое существо рядом, по разуму близкое к человеку. А кое в чём и похлеще будет.
— Это в чём же?
— В нравственности, преданности, трудолюбии и безотказности.
— Телега и сани теперь, наверное, дороже «мерседеса» стоят?
— Не приценивался, но, думаю, можно найти и дешёвые в какой-нибудь заброшенной деревне.
— Все они заброшенные, — с досадой махнул рукой Сергей. — А сани пожгли в печах.
— Надо поискать.
— Кто будет их искать? Я не буду, мне некогда. Ты не будешь, у тебя ноги…
— Ноги как ноги, — скривился Анатолий. — Ходят, как и у других.
— До ближайшей деревни двенадцать вёрст! Там пять или шесть дворов со стариками. Коней там не держат — самим бы выжить в глухомани да бездорожьи. Не знаю.
— Попросить бы Тамару Елизаровну, — предложил Толик и хитро поглядел на Сергея. — Пять минут — и мы в деревне.
— Купим телегу и сани. А коня кто нам продаст?
— Какой-нибудь колхоз тут остался ещё?
— Откуда? У нас если рушат, так под корень! До основания!
— В американских прериях стада мустангов пасутся, может, и у нас где одичалые бродят?
— Не тот край у нас. В первый же выход на зелёный ковёр лугов попадёт такая лирическая лошадка в мясорубку, потом в колбасу. Трудно у нас выжить лирику да лошадке с сантиментами сказочного Конька-Горбунка.
— Поискать, считаю, надо, — сказал как отрезал Анатолий. — В интернете, например.
В интернете совхоз «Светлый путь» выставил на продажу жеребчика-трёхлетку. Бухгалтер по поводу высокой цены сказал, что поговорит с директором, может, что и уступит. Уступил крохи, а сани и телегу с рассохшимися колёсами, сказал, что так отдаст. За бутылку. На этих колёсах можно проехать километров пять-семь, и то, если не загружать телегу. Сани? За санями потом можно приехать, когда колёса наладите.
Томка отвезла покупателей в совхоз, помогла существенно сбить цену на жеребчика, признав в нём болезнь Маркеса.
— Что это за болезнь, — спросил её в сторонке Сергей.
Она отмахнулась:
— Потом.
Сани водрузили на багажник Томкиного вездехода, колёса перетянули проволокой, обильно смазали солидолом. Хомут, седёлка и дуга были такими, что к ним без боязни было не притронуться — вдруг рассыпятся в труху. Томка умчалась, Сергей, набросав травы в телегу, улёгся, подложив руки под голову. Глядеть в высокое и широкое светло-голубое небо было блаженством. Слегка потряхивало на выбоинах и вымытых вешними водами кореньях. Возница, умело подёргивая вожжами, мурлыкал песенку, слышались еле различимые слова: «… умирал ямщик… ты, товарищ мой, не попомни зла…»
На полпути развалилось одно колесо, ещё через три километра — второе. Заменили их жёрдочками, Сергей при этом похвалил прозорливость Анатолия — он попросил у Томки топор, который был у неё в багажнике.
Солнце свалилось за макушки леса, повеяло холодком, а ехать да ехать ещё! Половину пути едва ли одолели.
— Может, напрасно связались с этой затеей? Может, надо было купить старенький трактор какой? Мороки бы не было.
— Мороки было бы в разы больше, — не согласился Анатолий. — Постепенно всё отладим, всё приведём к порядку. Я напишу списочек, что надо купить в хозмаге, и всё будет окей! Свадьбы ещё будем катать, на гармошках наяривать! От туристов отбою не будет. Деньги потоком поплывут к нам!
— Да, не до черемши нам теперь, — в унисон отозвался Сергей.
— За черемшой я завтра же съезжу верхом. Делов-то! И до района с ветерком пролететь, прозвенеть бубенцами — раз плюнуть!
С появлением жеребчика Анатолий поостыл к кухне. Исчезли изысканные закуски и салаты. Их заменили огурцы и помидоры в миске, да соль с перцем. Каждую свободную минуту проводил с Буланкой, так он назвал своего любимца. Анатолий постриг жеребчику красиво гриву и чёлку, постоянно мыл и чистил его лоснящуюся серебристую кожу. Из-за стола нёс кусок хлеба или яблоко. Буланка осторожно брал с его рук лакомство, и в благодарность касался его щеки влажными губами.
8
Долго не приходил дед Матвей. Строптивая душа протестовала, возмущалась, ершилась.
— Мне, кому почти сто лет, говорить како и дитю стыдно сказать! — бормотал он под нос, бродя по неприбранному двору. Пнул с досады старое ведро, потом подобрал его. Посмотрел на свет, нет ли дырок в дне, поставил рядом с крыльцом. Присел на тёплые от солнца порожки. Повёл головой от въездных ворот до калитки к бане и в огород — ничего примечательного. Кроме того, что полоска низенькой травки пробилась у изгороди. — Вот и до тепла дожил, думал, не получится. А весной да летом кто помират? Никому не охота. Осень ба просквозить проклятущую, а там обратно не до смерти: копать мёрзлую землю кому охота. Правда, счас машинами роют могилы, и всё равно не с руки помирать. Белый снежок, солнышко яркое, снегири под окошком, голуби на крыше, в избе тепло и чисто, с голоду не помираю — чего не жить, раз так? Потом обратно весна. Осень с дождями да холодом пережить — и живи, как кум королю, — прислушался, развернув голову вдоль улицы. — И этот чо-то глаз не кажет? Полюбился ему пришибленный, как сиротка малолетняя. Надо же было ему так свои ноги скривить! Захочешь да не сделашь, а у его раз-два и получилось. Пускай бы одна, а то обедве! Вон, с войны всяки-разны приходили, без рук, без ног совсем, но с такими кривыми не приходил никто. Не. Не приходили. Гришке Петухову обедве ноги оттяпали, и ничо! Обутки чинил, водку, злодей, пил, она ево и згубила. Но тут же, этому, знат, как испортили ноги. Можа, специально так, глаза отводят людям: дескать, урод он, чо ему быть шпиёном, и рассказывают всё как есть без утайки, жалеючи его здоровье. А он, не будь дураком, всё мотат на ус, а потом своим и перескажет. Ох, и наживёт с им беды Серёжка! Надобно ещё раз с им поговорить, не прислухается — Бог с им.
Сергея дед Матвей застал сидящим в задумчивости на крыльце. Он смолил, нахмурясь, сигарету.
— Ты закурил, чо
