Золотой ребенок Тосканы - Риз Боуэн
Ни намека на крыши зданий, а тем более город. Что же, это хорошо. Вряд ли его сразу заметят и быстро поймают. Но он может оказаться в ловушке: если парашют застрянет в кроне дерева, придется беспомощно болтаться, пока его не найдут. Он чувствовал, как сердце колотится в груди. Ночь была такая тихая, что на миг ему даже почудилось, что стук этот будет слышен на много миль вокруг, встревожив любого, кто мог встать в такую рань. Но по мере приближения к земле он начал слышать и другие звуки: шуршание сухих листьев на ветру, скрип веток, лай собак где-то вдалеке. Да, оказалось, что люди почти рядом. И это наверняка крестьяне, которые встают с петухами.
Последние секунды спуска тянулись бесконечно. Хьюго чувствовал себя беззащитной, беспомощной мишенью и представлял немецких солдат, стоящих на земле у своих автомобилей и нацеливших на него винтовки в ожидании, когда он спустится прямо к ним в руки. Теперь он мог лучше разглядеть землю: слева от него виднелось нечто похожее на скалистый утес в окружении возвышенностей более мягких очертаний. И деревья — голые деревья, усеивающие вершины холмов, а внизу — еще больше деревьев, растущих почему-то правильными рядами. Но ни одного поля. Ни одного обещающего беспроблемную посадку местечка. Хьюго мрачно подумал, что разницы, в принципе, никакой. Он все равно не сумел бы направить парашют в нужную сторону.
Земля быстро приближалась. Он мог разглядеть ряды деревьев, тянущиеся перед ним по склону холма. Деревья эти были маленькими, аккуратными, еще не сбросившими листья и явно ухоженными. Нечто похожее на фруктовый сад, а между рядами — пространство, на которое можно было бы попробовать приземлиться, если бы он смог повернуть вдоль ряда. Хьюго глотнул холодного воздуха. Ветви хлестали его, сбивая с курса. Ступни коснулись земли, а затем ноги подогнулись, и он, то ли полетел, то ли поволочился вслед за парашютом.
— Отстегивай парашют, ты, идиот! — заорал он себе.
Он все еще возился с ремешком перемычки, когда его протащило лицом прямо по замерзшей земле, а затем парашют, видимо, за что-то зацепился. Хьюго лежал неподвижно, ощущая запах суглинистой почвы под щекой. Потом пошевелился и попытался встать, но жгучая боль в ноге ослепила его. Последнее, что он услышал, теряя сознание, была песенка какой-то пичужки, приветствующей рассвет.
Глава 2
ДЖОАННА
Графство Суррей, Англия, апрель 1973 года
Сколько я помнила своего отца — он всегда был старым. Старым, желчным, отстраненным и безразличным ко всему отшельником. На моей памяти его волосы неизменно были седыми, а лицо изборождено глубокими морщинами, из-за чего постоянно казалось, что отец хмурится, даже когда он думал о чем-то приятном, а это случалось нечасто. И еще отец прихрамывал при ходьбе.
Вот почему я была не слишком удивлена, получив телеграмму, сообщившую о его смерти. А вот что меня действительно поразило, так это то, что ему было всего шестьдесят четыре года!
Меня раздирали противоречивые эмоции, когда я свернула в знакомую аллею, ведущую к Лэнгли-Холлу. За городом вовсю хозяйничала весна. Цветущие примулы усеивали обочины. Первые колокольчики несмело проглядывали в подлеске. Конские каштаны, растущие по обеим сторонам дороги, похвалялись первой ярко-зеленой листвой. Я поняла, что невольно обшариваю ветки взглядом в поисках лаковых коричневых плодов, которым еще только предстоит появиться в этом году. Когда я была маленькой девочкой, деревенские мальчишки приходили сюда с палками, чтобы насшибать самых больших и крепких каштанов, таящихся в колючей зеленой кожуре. Потом шалопаи нанизывали плоды на веревочку и высушивали их, чтобы драться этим импровизированным оружием. Я помогала им отыскивать каштаны, но участвовать в битвах мне не разрешали. Отец моего общения с деревенскими детьми не одобрял, хотя жили мы, разумеется, не намного лучше их.
Черный дрозд запел над моей головой, и, если мне не показалось, издалека, из леса, ему ответила кукушка. Вспомнилось, как мы всегда старались услышать первое весеннее кукование. Кажется, про это даже в песенке пелось: «В апреле я начну считать…»
Над миром царила полнейшая тишина, и щебетание птичек едва нарушало ее. Я ощущала, как эхо моих шагов отражается от высокой стены, вдоль которой тянулась аллея. На мгновение мне показалось, что я — единственный человек в этой вселенной, — поразительное чувство после бесконечного шума и суеты Лондона. Неожиданно для себя я осознала, что точно не помню, сколько времени прошло с тех пор, как я последний раз была дома. Год? Больше года? Даже на Рождество я не приехала, потому что отец дал понять, что не желает видеть Адриана, которого не одобрял. А я была слишком упряма, чтобы ехать одной.
Конечно, Адриан сам по себе у отца нареканий не вызвал. Кто мог придраться к блестящему выпускнику юридического факультета Университетского колледжа Лондона, тому самому, который был принят в качестве ученика в одну из самых выдающихся палат в Темпле[1] и находился на пол пути к тому, чтобы стать полноправным барристером[2]? Отец был недоволен тем, что я жила с Адрианом. Человек старой закваски, он был приучен неукоснительно соблюдать правила. И ни за что не стал бы жить с женщиной, не скрепив отношения узами брака. Он ожидал, что в подобных обстоятельствах люди и сексом займутся только в первую брачную ночь. Именно так и жил этот достойный сын сквайров Лэнгли-Холла, подавая пример высокой нравственности крестьянам вокруг себя. Он выглядел причудливым анахронизмом во времена, когда мир наслаждался бесконечной вакханалией свободы слова, свободы одежды и свободы в любви.
— Вот ведь чушь, — произнесла я вслух, не будучи уверенной в том, кого я имею в виду — себя или отца.
Сама-то я наделала изрядных глупостей, а послушалась бы отцовских назиданий, так не оказалась бы в таком плачевном положении, как сейчас. Жаль, что он умер и так и не успел сказать: «А я тебя предупреждал». Это доставило бы ему немало удовольствия. Пара голубей взлетела из травы передо мной, их крылья издали звук, похожий на хлопанье развешенного на ветру белья, спугнувший мои мысли. До меня донеслись и другие звуки: ворчание трактора, работающего на дальнем поле, гудение пчел в кронах цветущих яблонь по другую сторону аллеи, ритмичное щелканье газонокосилки. Это
