Шум - Рои Хен
Она выплевывает потерявшую вкус жвачку в зеленую урну во дворе дома и натягивает рукава серого свитера на фиолетовые от холода кулачки. Еще минута. Еще минута – и зайду.
Между камнями во дворике дома виднеется что-то желтое – похоже на использованный презерватив. Как тот, что Адар из отделения визуального искусства выставила на смотре индивидуальных работ. По ролику из “Ютуба” Адар сотворила фальшивую сперму из яичного белка, йогурта, кукурузной муки, воды и – почему-то – соли.
“Почему твоя голова набита всякой мутью? – снова набрасывается на себя Габриэла. – Это просто кусок грязного полиэтилена!”
Зубы покусывают кончик языка – наверное, это ужасно выглядит со стороны, думает она. Но никто ее не видит. Это обычный дом – ни камер, ни охранника тут нет.
С верхушки фикуса кто-то чирикает, будто подталкивая ее: зай-ди, зай-ди. Виолончель за плечами, наоборот, тянет откинуться назад, улечься прямо тут, на дорожке из гранулита, ведущей к дому. Но Габриэла стоит неподвижно, а ветер ворошит сухие листья у ее ног. Глубокий вдох, выдох, и Габриэле кажется, что на секунду она и ветер попали в такт.
Женщина в ярком пальто возникает неожиданно – выталкивает из подъезда коляску с ребенком.
– Конфетка! – орет карапуз в коляске.
– Ты одну уже съел! – отрезает мамаша, не замечая того, что видит Габриэла.
Конфета выпала из руки малыша и стремительно превращается в Мекку для муравьев. Сколько минут Габриэла уже так стоит? Четыре? Восемь? Шестнадцать? Тридцать две?
Если бы Йонатана спросили, почему Габриэла не заходит, он ответил бы одним словом: “Трусит”.
9:05–9:50 История
Так! Тихо! Диктую. Нация тире группа людей с общей идентичностью запятая проживающая на определенной территории запятая с общими историей запятая языком запятая традициями запятая культурой и обычаями точка.
Можно ли считать Габриэлу и Йонатана нацией? Их идентичность определена территорией (художественная гимназия), есть общая история (пусть и очень короткая), один язык (грандиозно, гротескно, инфернал), традиции (кормление уличных кошек), культура (старые книжки и виниловые пластинки), обычаи (грызть ногти), но все-таки никакая они не нация. На самом деле даже определение “пара” звучит в их случае преувеличением.
В прошлом людей объединяли семья и религия точка в девятнадцатом веке запятая с развитием национальных движений запятая старые устои пошатнулись запятая а люди почувствовали принадлежность к чему-то большему точка.
Семейная ячейка Габриэлы включает папу-молчуна, маму-говорунью и бабушку, которая предпочитает живым людям мертвых писателей.
Религиозная ячейка состоит из главной жрицы – педагога по виолончели в консерватории, ворчливого проповедника – руководителя отделения классической музыки в гимназии, его верных служек – преподавателей сольфеджио и гармонии – и прихожан, с которыми она молится – играет в струнном квартете.
С появлением Йонатана в ее жизни все устои пошатнулись, и Габриэла впервые почувствовала, что она принадлежит к чему-то большему.
Зачатки националистического движения появились одновременно с просветительским движением запятая когда ученые запятая философы и художники осмелились критиковать правительство запятая веря запятая что все люди рождаются равными и имеют право на свободу мысли запятая собственности запятая вероисповедания точка.
Йонатан пришел в класс через две недели после начала учебного года. Его посадили рядом с Габриэлой, которая боялась, что он станет барабанить по столу, списывать у нее на контрольных и от него будет разить потом. К ее удивлению, он был незаметен, неслышен и пах букетом из ПВА, свежей краски и вишневой жвачки. Дужка наушников на голове сдвигала волосы вперед, и они нависали над глазами, как черный театральный занавес.
Габриэле стало интересно, что он слушает. Немецкий металл? Английский панк? Армейские марши? Точно не Концерт для виолончели с оркестром Элгара[2]. Концерт, ставший саундтреком ее жизни.
На показ работ по визуальным искусствам Йонатан выставил скульптуру человека в натуральную величину. Тело было сделано из проволоки и картона, рулоны туалетной бумаги остроумно выступили в роли суставов, а голова из папье-маше была слегка наклонена вниз, словно человек стесняется. По рубашке в клетку, голубым джинсам и особенно по оранжевой вязаной шапочке все поняли, что это изображение декана отделения. Сюрприз ждал всех, когда Йонатан вдруг достал зажигалку и поджег свое творение.
Занялось мгновенно. В рулонах были спрятаны кубики для розжига угля.
В зал влетел завхоз с огнетушителем, директриса кричала, что это подстрекательство к убийству, но декан всех успокоил, пояснив, что это “критика власти и свобода мысли – именно то, что мы требуем от наших студентов”.
Габриэла же определила соседа по парте худшей из оценок в своем лексиконе: выеживается.
После того как Йонатан поджег свою следующую работу “Школа” – макет квадратного здания высотой с полметра, выстроенный из учебников, – он обрел свой небольшой фан-клуб. Но через неделю он поджег чучело кота в мешке, и декан отделения вызверился на него: “Это банально, это имитация, это мертвечина! Это пиромания, а не созидание! И я не удивлюсь, если в конце концов ты подожжешь живую кошку, чтобы доказать нам, какой ты особенный”.
Йонатан больше не поджигал своих работ. Не лепил, не рисовал, не писал… не созидал. Во всяком случае, на занятиях. Тут он сидел и смотрел на въевшуюся в подоконник пыль, на кучу опилок, на трещины, образовавшиеся на краске, засохшей в ведре. Учителям говорил, что ждет вдохновения или что у него болит голова, и выглядел скучающим и отстраненным.
Иногда он делал наброски прямо на серой школьной парте карандашом, который одержимо точил. Единственной, кому довелось увидеть эти нежные и робкие почеркушки, была Габриэла, сидевшая рядом. В основном это были замысловатые геометрические объекты, таинственные спирали, текучие лабиринты – все, что не могло иметь четкого названия вроде “кот”, “школа” или “декан”.
Французская революция начертала на своем флаге лозунг двоеточие открыть кавычки свобода запятая равенство запятая братство закрыть кавычки точка.
В один из первых февральских дней, напрочь лишенных свободы, равенства и братства, струнный квартет с Габриэлой в составе занялся планомерным изничтожением Квартета № 4 до минор Бетховена. Первая скрипка торопилась, вторая запаздывала, а альт просто играл другую пьесу. “Повезло тебе, что ты мертв, Людвиг ван”, – думала Габриэла. В конце урока она написала маме, что заскочит в нотный на улице Грузенберг, а оттуда уже поедет на автобусе домой.
Она искала утешения в улыбках пожилой пары – продавцов, которые
