Человек обитаемый - Франк Буис
— Мама, это Офелия, дочь…
— Какого черта она тут делает?
— Я ее пригласил.
— Тут тебе не отель.
Девушка изменилась в лице.
— Мне лучше уйти, — произнесла она сдавленным голосом.
Калеб и пальцем не пошевелил, чтобы удержать гостью: он просто смотрел на ее удаляющийся силуэт, постепенно исчезающий в едких лучах солнца. Затем повернулся к матери:
— Мы не делали ничего плохого.
— Только за дуру меня не держи.
— Мне уже исполнилось восемнадцать…
— И ты вдруг решил, что стал мужчиной.
— Я никогда этого не говорил.
— В любом случае она тебя не заслуживает.
Сара опустила руки, которые дрожали так, что скрыть это не могла даже ткань рубашки, спускавшейся вдоль едва очерченных бедер. Две седые пряди, как у раввина, обрамляли лицо. Она вернулась в дом.
— С чего вдруг ты так завелась? — спросил Калеб, последовав за ней.
— Тебе меня мало? — спросила она.
— Ну что ты завела, это тут при чем…
— Если тебе нужна девка, то существуют специальные заведения. Мужчины все одинаковы, когда дело доходит до… этого.
— А я думал, что еще не стал мужчиной.
— Не дерзи мне!
Калеб уставился на мать.
— Это все из-за него?
— Замолчи! — прогремела Сара. Она бросилась на сына и занесла ладонь над его головой. Но остановилась и опустила руку. Слова, которые она вот-вот собиралась извергнуть, застряли в горле. В этом сером фартуке с лиловыми цветами Сара походила на висящего на крючке карпа. Ее губы сомкнулись, от лица отхлынула кровь. Сара прижала ладонь к груди. Там, внутри, какая-то тяжесть тянула ее вперед, и женщина изо всех сил старалась не упасть. Свободной рукой она схватилась за спинку стула.
— Перестань ломать комедию, мама!
Сара не ответила. Ее ладонь оторвалась от груди, смутно показывая куда-то в сторону ящика, затем другая рука на спинке стула ослабила хватку, а за ней безвольно повисла и первая. Казалось, будто необъятная пустота наполнила все ее хрупкое тельце. Вдруг осознав, что происходит, что мать не притворяется, Калеб бросился к ней и помог лечь на пол, обвив рукой ее голову и удивившись тяжести. Белки глаз превращались в мутную воду. Калебу почудилось, будто на ее лице растягивалась улыбка по мере того, как Сара проваливалась в бездну. Но она не улыбалась. Калеб помчался к ящику, достал круглую коробочку, вернулся и встал перед матерью на колени. Он нажал на боковую кнопочку таб-летницы, достал пилюлю нитроглицерина, открыл рот Сары и сунул лекарство под язык. Губы тут же сомкнулись. Положив руки на бедра, Калеб возвышался над ней и размышлял о роковых последствиях своего проступка: впервые в жизни он решился перечить матери и убил ее.
Калеб уже не помнил, как звонил в скорую, как приехала машина, как врачи осматривали больную.
Он даже не помнил, как встал. А даже если бы и помнил, это ни в коем случае не убавило бы вины в его собственных глазах.
Калеб подкинул пару поленьев в печь, подтолкнул их кочергой, накинул куртку, надел ботинки и вышел в сопровождении собаки. Небо разбрасывало поредевшие снежинки, они таяли на лице и прилипали к одежде. Не успел Калеб дойти до овчарни, как овцы заблеяли. Он потянул одну из створок раздвижных ворот из листового железа, переступил порог, закрыл за собой и включил четыре неоновые лампочки, подвешенные в ряд под коньком крыши: они загорелись одна за другой дрожащим светом. Половину овчарни занимали ворохи сена и старый зеленый трактор «Зетор», который, будто амфибия, выжидал, припарковавшись в углу. В другой части помещения находилась пара загонов для скота, но только один был занят.
Калеб схватил вилы, поворошил сено и наполнил кормушки. Овцы с раздувшимися животами заторопились на тонких ногах пожевать сухой травы, толкаясь, словно облака, которые застряли между заграждениями ринга. Калеб выкурил сигарету, наблюдая за стычками стада и силясь понять, какая у них принята иерархия. Ровно как у синиц и людей, здесь шла борьба за выживание.
Калеб распахнул ворота и завел трактор. Он несколько раз поддал газу, не меняя скоростей, чтобы масло добралось до цилиндров, затем дернул подъемник, и уснувший ковш приподнялся над землей.
Калеб сделал круг по овчарне, приблизившись насколько можно к овцам, опустил ковш и остановил машину. Граблями он принялся чистить загон, равномерно распределяя вес непригодной соломы в ковше и подталкивая навоз к канаве в задней части. После уборки пол походил на черную жирную ночь, сквозь которую кое-где пробивались обнаженные граблями участки бетона. Калеб забрался в трактор, направился к выгребной яме, куда сгрузил все отходы, и снова припарковал его в хлеву. Овцы уже опустошили кормушки. Калеб наполнил их снова, погасил свет и вышел.
К концу дня туман сгущается. Дальше трех метров ничего не видно. С каждым шагом скрипит снег, скрипят сапоги. Усиливающийся мороз пригвождает к земле последние кружащиеся снежинки. Калеб думает о шуме мотора, о свете фар, замеченных накануне вечером. Надо выяснить, что это было. Он заводит собаку в дом, а сам отправляется на разведку в долину по дороге, ведущей к дому по соседству. Калеб долго осматривает окрестности: ни звука, ни движения. Перепрыгнув через заграждение, он идет дальше по птичьему двору. Через несколько шагов замечает кузов чьей-то машины. Подойдя ближе, Калеб отряхивает снег с заднего стекла: спинки кресел опущены, внутри одни коробки. Вокруг змеится и свистит ледяной ветер — можно подумать, он подпевает пронзительным звукам скрипки, доносящимся из дома. Дальше Калеб идти не решается.
Одно точно: кто-то собирается здесь поселиться, и надолго.
Калеб помнит, как скорая увезла его соседку — та же самая скорая, которая забрала его мать двумя годами ранее. Старушку Прива погрузили на носилки ровно так же, как и его мать. Она не дожила до больницы, в отличие от его матери. Единственного сына не оказалось дома. Калеб ничем не мог помочь.
Старушка овдовела давно. Ее муж умер в поле — с молотком в руке. Калебу было всего десять, когда он нашел тело у едва забитого в землю колышка: картина напоминала солнечные часы, показывающие полдень. Склонившись над трупом, мальчишка долго вглядывался в расслабленные черты лица, широко распахнутые глаза и приоткрытый рот. «Такой мертвец прекрасно будет смотреться в
