Симпатия - Родриго Бланко Кальдерон

Улисес попытался связно пересказать беседу, но понял, что воспоминания у него неясные. Точно он знал только одно: он великолепно провел время.

— Кстати, твой отец — настоящий красавец. Я теперь понимаю, от кого у тебя такие глаза.

Она смягчилась, и на миг Улисес увидел, как маленькая Паулина будто выплыла на поверхность из глубин собственного лица, но тут же канула снова.

— Я думаю, это потому, что я тоже сирота, — сказал он, как бы извиняясь.

— Вы и про это говорили?

— Нет.

— А что, сиротки друг друга издалека видят, что ли?

Поразмыслив, Улисес кивнул:

— Да. Думаю, да.

Остаток пути прошел в молчании. Уже на пороге квартиры Паулина сказала:

— Прости меня.

— Да я с удовольствием. Он меня и на следующей неделе ждет в гости.

— Окей.

— Но если тебе неприятно, я не пойду.

— С чего мне должно быть неприятно? Иди. Вот так Улисес Кан подружился со своим тестем, красавцем-мужчиной, похожим на Алена Делона.

2

Накануне того злополучного дня Улисесу приснилась Клаудия Кардинале — в знаменитом кадре из «Леопарда», где персонаж Алена Делона видит ее впервые. Во сне Клаудия Кардинале одновременно была Надин, а дело происходило не в палаццо Гянджи в Палермо, а в культурном центре, где Улисес вел встречи киноклуба. Центр представлял собой книжную лавку с аудиториями на втором этаже. Клаудия — она же Надин — держала в руке мобильный телефон.

— Что ты тут делаешь? — спрашивал во сне Улисес.

— Ты же мне звонил, — отвечала она и показывала телефон.

Он удивленно рассматривал аппаратик в руке у женщины, одетой в платье эпохи Гарибальди, и ничего не понимал. На экране было сообщение от него, состоявшее из единственного слова: «Приезжай». После этого они занялись любовью.

Улисес проснулся в слезах и с мощной эрекцией. Было почти девять утра. Паулина давно уехала в офис. Он вытер слезы и принял холодный душ.

Пока пил первую чашку кофе, зашел в «Твиттер» и посмотрел новости. Ночью на проспекте Франсиско де Миранды военизированная группировка убила студента. Еще только первые числа апреля; к своему исходу месяц лопнет, как зрелый гранат, утопая в собственной крови. Улисес долго рассматривал фотографию рыдающей навзрыд матери убитого, но мог думать только о своих слезах после пробуждения. Сон прервался, как раз когда они занялись любовью. Может, он поэтому плакал? Но в таком случае он еще во сне должен был понять, что все это ему снится. Или он плакал из-за странного сочетания телефона и платья? Так или иначе, в Зазеркалье, так сказать, было тело Надин. А по эту сторону зеркала — его собственное тело, разметавшееся среди простыней на слишком большой кровати, и слезы.

Он взялся читать эссе Борхеса «Цветок Колри-джа» и потерял все утро, порхая по страницам старого зеленого тома полного собрания сочинений, словно шмель у горных отрогов. Ближе к полудню открыл блокнот и записал заглавие: «Член Колри-джа». И собирался заполнить несколько страниц первым, что придет в голову, когда получил сообщение от Паулины: «Я уезжаю из страны. Я так больше не могу».

Улисес долго смотрел на экран телефона. Экран гас, и Улисес трогал его пальцем, чтобы убедиться, что сообщение никуда не делось.

Ему хотелось написать Надин: «Приезжай», но он этого не сделал.

А Паулине написал: «Ок».

На что она мгновенно ответила: «Я хочу уехать одна. Понимаешь, о чем я?»

Улисес тоже не стал раздумывать над ответом: «Понимаю, Паулина. Пусть так и будет. Вечером поговорим».

Он должен найти Надин. Теперь уж точно. А если не найдет? Или она не ответит?

На этот раз Паулина долго молчала, но потом написала: «Спасибо».

Поскольку брак не продлился положенных пяти лет (недавно отметили четвертую годовщину), развестись немедленно они не могли. Лучше всего, сказала Паулина вечером, подписать соглашение о раздельном проживании и сделать доверенность на адвоката, чтобы официально развел их через год.

— Квартира записана на меня, поэтому продавать ее буду я. Расходы на адвоката тоже беру на себя, он друг семьи. Тебе достанется десять процентов; надеюсь, ты не против. Оставайся, пока не найдется покупатель. Даже можешь показывать квартиру. Машину забирай себе, — сказала Паулина.

Улисес согласился. Взамен Паулина попросила только замолвить словечко перед отцом, чтобы позволил навестить его перед отъездом.

После этого разговора Улисес приехал к Мартину и без обиняков рассказал про развод и отъезд Паулины.

— Она уезжает через два месяца. Максимум через три. И просила меня передать, чтобы вы ее приняли перед этим.

— Нет, — отрезал старик и увеличил громкость телевизора.

Улисес немного подождал и снова закинул удочку.

— Паулине очень плохо, — соврал он.

— Слушай, Улисес, — сказал Мартин, выключая телевизор, — я тебе сейчас объясню, чтобы стало понятно: квартира, где вы живете, не Паулинина, а моя. Хочешь там остаться после ее отъезда?

У Улисеса пересохло в горле.

— Хочешь или нет?

— Да, — сказал он наконец.

— Отлично. По мне, живи сколько влезет. Но если еще раз станешь мне нудить про Паулину, завтра же окажешься на улице. Понял?

— Понял.

Улисес подумал, что ему пора. Но Мартин как ни в чем не бывало спросил:

— Читал Элизабет фон Арним?

— Кого?

— Элизабет фон Арним.

— Нет.

— Я тоже. Но мне о ней рассказывали, и я запомнил. Она была австралийка, знаменитая писательница в свое время. Под конец написала мемуары и назвала «Все собаки в моей жизни». И там вроде бы только про это. История каждой из ее собак. Про мужей, про детей, про любовников — ни слова. Только про собак. Охренеть, да?

— Да, — ответил Улисес.

— Пойдем сад посмотрим, — сказал Мартин и поднялся с кресла.

Улисес мечтал побывать в саду с тех пор, как узнал, что у тестя там кладбище собак. До этого момента он видел только переднюю дома, широкую лестницу на второй этаж и комнату, где Мартин принимал его. Правда, однажды заблудился, выйдя из туалета у лестничной площадки, и попал в библиотеку, просторный зал с высокими потолками, где все стены скрывались за стеллажами, полными книг. А под самым потолком, там, где стеллажи кончались, висела самая большая коллекция портретов Симона Боливара, Освободителя, что Улисесу доводилось видеть.

Сад оказался огромным, он шел до самого подножия горы, на которой располагался парк Лос-Чоррос. Сад и парк разделялись тонкой металлической сеткой, издалека похожей на паутину.

— Не боитесь? — спросил Улисес, указывая вглубь сада.

— Чего?

— Что кто-нибудь залезет. Или от ливней сель с горы сойдет.

Мартин улыбнулся:

— Когда Каракас затопит — а его обязательно затопит, — только эта гора с