Да. Нет. Конечно - Иван Бурдуков
В твоей голове зачинается диалог с ним:
«Люблю этот мир!» – кричит твой слабоумный оппонент.
«Нет у тебя другого мира, чтобы выбирать, мой глупый», – сухо отвечаешь ты.
«Мне не требуется другого мира, чтобы любить этот! Любовь не требует сравнения!»
«Да, наверное. И пёс бы с тобой; заметь, когда будешь изнасилован миром, будешь несчастлив, не кричи, что ты разлюбил этот мир».
Этот придурок взрослеет, вернее вырастает, и всё равно благоговеет ко всему на свете, благоговеет ВСЕМ на свете, оборудывает своё пристанище портретами тиранов и иезуитов, и восклицает:
«Как же мне хорошо. Я живу правильно. Рекомендую, супер, попробуй!»
Тебе приходиться отвечать грубо, громко, немного выйдя из себя. Любой сразу смог бы понять, что ты неправ, ведь каждый второй в наше время психолог, а ты агрессивен – и это, верно, не в твою пользу. КАЖДЫЙ ВТОРОЙ ЗНАЕТ, ЧТО ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ПРАВ, ВСЕГДА СПОКОЕН. В конце ты произнёс:
«Всё-таки не для всех эта вещь – рождение».
А аргументов у тебя более нет. Что ему противопоставить? Чем пробить непробиваемое?
«Ты точно не прав! – продолжает он. – Ты должен ценить хотя бы то, что ты проснулся. Ценить ради тех, кто дал тебе жизнь, если не хочешь ради них, то ради самой жизни, ибо сама жизнь – уже великий выигрыш, великое событие! Жизнь – это дар!»
«У меня всего лишь два варианта: либо, если твоё рождение – событие, то моё рождение – это ошибка; либо, если моё рождение хоть что-то значит, то ты в этом мире точно лишний, – говоришь ты. – Я не должен находиться в одном мире с таким, как ты».
В итоге, бросив все попытки выпрямить его извилины, зародить вспышку разума в его мозгу, ты приходишь к одному и тому же: «А вообще, кем бы он ни был, пусть будет свободен в своём идиотизме. Его якобы мелового цвета поведение никогда не сможет сойти с оси порочного круга. Пусть он кажется себе белее белых, попадая в грязь, такой белоснежный смотрится крайне нелепо. – А мы живём в этой грязище! Одень белое – и дерьмо из твоих ушей будет стекать на твою одежду, каждый хрен обольёт тебя грязью своего блевотного мнения, любая мерзкая бесчеловечная падаль будет видна на тебе, ты весь будешь уляпан в крови сосущих из тебя жизнь до обжорства, впоследствии лопнувших на тебе, мразей. Чем сильнее захочешь быть белоснежным, тем отчётливее на тебе будет видеться каждая пылинка. Так что соответствуй грязной реальности: оденься в траурное чёрное и не беспокойся за внешний вид».
М-да, и после такого «диалога» не настроение, а ртуть вместо крови. И что тебе, вправду, дают такие диалоги, кроме жёлчного самоотравления? Прекращай спорить, покуда дорого твоё время, твоя жизнь. Я не открою мир, сказав, что любой спор, каким бы ни был итог, редко будет завершён до конца – в баранью голову упёртого оппонента не залезешь, но само явление спора может создать нового Герострата, в первую очередь, из-за упоминания этого человека. Известно же как происходят все эти споры. Сперва один говорит, что «Чёрный квадрат» Малевича херня и такую херню может написать любой. Второй скажет, что может-то любой, но сделал это именно Малевич, Малевич был первым, Малевич герой. Первый оспорит и это, сказав: «А если бы он засунул палец себе в жопу, а затем в рот? При этом все бы вскрикнули: “Ура! Гений!” Кто-то бы, типа меня, сказал: “Это чушь!” Вы бы ответили то же самое, что и сейчас? То есть, что он сделал то, что может сделать каждый, но никто не стал бы делать, потому что это изначально брехня». Второй бы ответил: «Вы перевираете!» Но Малевич уже в выигрыше – его знают, о нём спорят, а если всегда будут подтверждать значимость его шедевра, то твердить о его значимости не прекратят, и спорить не перестанут. Что за опосредованный круговорот абсурда? Или что-то вроде презумпции гениальности? И будут продолжать появляться целые направления такого искусства, поколения таких «гениев», Ротко, Поллоки; появится целая куча этого навоза, на котором, что скорбно, ничего не вырастет. И ты, хоть и будешь на месте первого оппонента, всё-таки инвестируешь свои силы в это дело.
Оттого многим теперь открыт доступ для самовыражения. Куда ни глянь, у нас все Фриды Кало – все пытаются запечатлеть свои дурные непривлекательные качества, из уродства сделать красоту, шлифуют посредственность. Конечно, пока будут находиться те, кто рукоплещет новоявленным фридам, они не отстанут от этого мира, не поймут своей ущербности. Что же такого глобально выразительного в Фриде Кало? Но известность мировая. Такой художник как Зинаида Серебрякова могла и должна была делать автопортреты, навечно фиксировать свою красоту, чтобы люди пили эту красоту, эту эстетику природы в лице человека, в волосах человека. Её теперь знают не многие. Уродство из-за популярности плодит уродства, возможно, оно и пришло на замену красоте, так как человек пресытился прекрасным – тогда человека трудно винить в чём-либо. Или же эпоха постмодерна постучалась в дверь предшествующей эпохи, со словами: «Время вышло, теперь моя очередь», – и снова мы не возьмёмся винить человека. Консерватизм опасен, обскурантистские реформы не менее опасны.
К чему вообще этот субъективный монолог?
2.
– Денис, Денис, прекрати носиться по дому! – кричал неприятный человек своему неприятному потомку. Этот неприятный человек сидел и разговаривал с тобой на кухне. По его лицу трудно понять: улыбается он или нет, – верхние дёсны у него немного оголены, верхняя губа приподнята, как вышедшие из строя жалюзи Плиссе, и, кажется, эта губа боялась опуститься и соединиться с нижней, образовав тем самым обыкновенные человеческие губы. Желанные, привычные для вида, губы. И это безобразие смотрело на тебя, незаслуженно пытая. «Невыносимо смотреть как он глотает слюну», – думал ты. А ты сам попробуй проглотить с открытым ртом, вряд ли у тебя получится это сделать грациозно.
Прошло время и ты выздоровел.
– У меня депрессия, – говорил ты.
– Бывает, бывает, друг. Любишь кататься – люби и саночки возить, – отвечал неприятный человек по имени Стёпа. Если бы знать ещё что он хотел сказать этой поговоркой, было бы совсем замечательно.
Ребёнок бегал и произносил:
– Раби даби даби руди зи.
«Ёбаный кретин», – думал ты.
– Необычная депрессия. Раньше такой… – говорил ты, но вдруг остановился: «Стоп, я не хочу ему этого говорить. Я и вовсе хотел бы его послать. Как бы ласково послать его?».
Благо Стёпа ушёл с кухни.
На кухню вернулась Лариса. Ох, уж
