Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
3. Я буду писать тебе каждый день
Когда я приехал в Лондон к дяде Амиру, он посоветовал мне выучиться на бизнесмена. На медицину мне не хватит ни знаний, ни способностей, сказал он; для нее нужны талант и чувство призвания, которых у меня нет, хотя иметь в семье доктора было бы приятно. Нас всех сразу стали бы больше уважать, добавил дядя Амир с ухмылкой, чтобы я не принял его слова всерьез.
— И потом, я не смогу содержать тебя в течение всего времени, которое требуется для овладения этой профессией, — пояснил он. — Слишком дорого. Как насчет юриспруденции? Впрочем, и тут придется долго ждать, пока ты станешь по-настоящему квалифицированным практикующим юристом. Для этого ведь мало просто окончить колледж, знаешь ли. К тому же я не могу избавиться от ощущения, что юристы иногда создают лишнюю фитну[27] только ради гонорара. Наверное, я старомоден, однако где-то же надо проводить границы. Но предпринимательство! Это и гибко, и престижно; вдобавок ты можешь учиться и работать, совершенствуясь благодаря практике, а заодно получая кучу денег. В твоем положении это идеальный выбор, и он позволит тебе потом работать в любом уголке мира, потому что язык бизнеса универсален. А выгода! Сам подумай: управление, бухгалтерское дело, консалтинг — и в результате кругленький счет в банке! Ну что, по рукам?
Если бы я признался, что больше хочу изучать литературу, он решил бы, что я просто трушу, а может быть, тогда я еще не знал, насколько сильно мне этого хочется. К моменту своего переезда в Лондон я перечитал почти все отцовские книги и основательно прочесал полки школьной библиотеки; кроме того, я не раз брал что-нибудь почитать у друзей и обменивался с ними книгами, так что считал себя неплохо подкованным по литературной части. Я помнил наизусть строки из «Оды греческой вазе» (Напевы, слуху внятные, нежны — но те, неслышные, еще нежней[28]), из «Листьев травы»[29] и «Отложенной мечты»[30] (Что будет, если отложить мечту? / Она засохнет, / Как изюмина на солнце?). Помимо десятков приключенческих и детективных романов я прочел «Дэвида Копперфилда», «Анну Каренину», «И пришло разрушение», «Другую страну», «Таинственного массажиста»[31] и так далее. Очутившись в Лондоне, я понял, как скудны мои познания, сколько всего еще нужно прочесть и осмыслить, если я хочу заниматься литературой профессионально. Не могу сказать, что это открытие меня разочаровало. В любом случае, когда я его сделал, ситуация уже успела измениться и мое мнение больше никого не интересовало. Дядя Амир имел на мой счет другие планы, и я не осмелился сообщить ему, как я сам предпочел бы построить свою жизнь. Он привез меня в Лондон, тем самым получив право выбрать мое будущее — по крайней мере, так мне тогда казалось. Препятствовать ему в этом значило бы проявить неблагодарность.
Меня тронуло то, с каким радушием они меня приняли. Оба сияли улыбками, и тетя Аша говорила со мной точно с застенчивым младшим братом, которого необходимо подбодрить. «Пожалуйста, будь как дома», — сказала она. Я еще не настолько опомнился после дороги, чтобы замечать детали, но просторные комнаты, обставленные дорогой мебелью, сразу вызвали у меня чувство низменного удовольствия: не каждый может похвастаться тем, что живет в таком доме, пусть даже не своем, а посольском! Когда мы поднялись на второй этаж и вошли в отведенную мне комнату, тетя Аша быстро приобняла меня и улыбнулась, словно у нас с ней появился общий секрет. Комната была роскошна: большая кровать, темный платяной шкаф, глубокий, как гроб, широкий письменный стол, комод, книжная полка, удобное кресло, и посередине еще хватило места для ковра. Там, откуда я приехал, люди жили в комнатах такого размера целыми семьями. Я решил, что поделюсь этим наблюдением с матерью в первом же письме. Мой новый чемодан, купленный накануне отъезда, выглядел на этом ковре маленьким, дешевым и хлипким, будто картонная коробка. Оставшись один, я сел на кровать, окинул комнату взглядом, переведя его с окна, за которым уже сгущались сумерки, на огромный чистый стол с лампой на шарнирной подставке, и невольно улыбнулся. Вот за этим столом я буду сидеть и писать тебе обо всех здешних чудесах, мама, и я не позволю мыслям о своем невежестве меня обескуражить. Я произнес это про себя, чтобы подавить легкое чувство паники, брезжащее где-то на задворках моего сознания. Что я здесь делаю?
На следующее утро, в воскресенье, дядя Амир позвонил моей матери и протянул трубку мне. Жест был нарочито небрежным, однако я видел, что дядю переполняют эмоции. Послушав с минуту, как я что-то неловко мямлю — раньше я никогда не пользовался телефоном, и общение с бестелесным голосом показалось мне странным, — он отобрал у меня трубку и дал матери полный отчет о моем прибытии, сыпля штампами и смеясь над тем, как нелепо я, провинциальный увалень, выглядел в аэропорту. Закончив разговор, он спросил, понравилась ли мне моя комната, и под его пристальным взглядом я пробормотал, что да, очень. Вечером того же дня состоялось мое первое знакомство с ножом и вилкой. Я подождал, пока остальные начнут есть, чтобы взять с них пример, но это меня не спасло. Дядя Амир всласть похохотал над моей неуклюжестью, а тетя Аша старательно прятала улыбку. Вместе с ними похихикали даже дети — восьмилетний Ахмед, которого здесь звали Эдди, и семилетняя Хадиджа, или Кэди. Я тоже улыбнулся, поскольку знал, что начало европейской жизни у такого, как я, просто обязано ознаменоваться этой неизбежной застольной комедией.
— Ты хоть понимаешь, что такое есть ножом и вилкой? — принялся рассуждать дядя Амир, насмеявшись вдоволь. — Это вовсе не значит быть европейским прихвостнем, отказавшимся от своей культуры. Кое-кто еще по старинке думает, что сунуть в рот ложку — первый шаг к тому, чтобы превратиться в христианина. Но нет, при этом ты ничего не теряешь. Ты просто начинаешь
