7 октября - Александр Викторович Иличевский
Асаф – лет сорока, отец двоих детей-подростков, ездивший на пижонской белой красавице Alfa-Romeo Giulia, хозяин старенькой лохматой собачки Ричи, подобранной когда-то на заправке в Галилее и названной в честь Ричи Блэкмора, недавно начавший изменять жене с ее коллегой по телекоммуникационной компании Bezeq, – никак не мог оправиться от происшедшего с ним. Он почти не разговаривал с Артемом и большей частью лежал лицом к стене. Артем интуитивно старался не вспоминать жизнь на свободе, но вспоминал ее косвенно, например, пользуясь методом отца: засыпать с какой-нибудь геометрической задачкой в уме, чтобы утром обнаружить в голове решение. Мать он тоже вспоминал, представляя иногда, как она сейчас убивается. Вспоминал Леру, свою первую любовь, как они ездили на Кипр, в Грузию и Париж, где забирались на Триумфальную арку и грелись в конце ноября, держа по очереди пакетик с дымящимися жареными каштанами. Асаф часто плакал, Артемка тоже втихаря поскуливал, но все-таки пробовал не столько Асафа развеселить, сколько самому отвлечься – приглашал товарища играть в нарды, пробовал пересказывать ему любимую книжку детства – «Пятнадцатилетний капитан», в которой самостоятельно выдумал дополнительную главу про путешественника Самюэля Вернона, – но на Асафа мало что действовало, так что Артем заканчивал раунд бодрости и, беззвучно плача, тоже отворачивался к стене, чтобы ложкой еще глубже процарапать на ней буквы S.V. – Samuel Vernon.
Артем служил в отделе координации в штаб-квартире дивизии «Газа», и среди прочего в его обязанности входил досмотр грузов на КПП. Все началось с жужжания. Он был дежурным на своем КПП, не работавшем по субботам. Только что позавтракал дошираком, заварил кофе в стаканчике, и раздалось жужжание – дроны с камерами зависли над узлами вышек связи, потом захлопали взрывы, появились мотоциклы, пикапы. Упали навзничь ворота. Его оглушили прикладом, связали стяжкой для проводов и забросили в кузов. Очнулся он в темноте и провел в ней еще сутки. Но началось все с жужжания – это было мгновение, в которое не он, а какая-то часть его вспомнила, как они с отцом с первым их дроном приехали в Мицпе-Рамон и отсняли с воздуха первый свой ролик. Им повезло: над кратером в тот час проходили учения ВВС и звено истребителей с режущим уши ревом прошло далеко у них под ногами, а один F-16 дал свечу в зенит, так что где-то в финале с заднего фона ворвался в кадр. Вот это он вспомнил, когда в темноте связанными затекшими руками ощупывал стены и дверь каменного мешка.
Какое-то время Джибриль держал овец вместе с пленными. На пленников и так приходили посмотреть дети, а теперь они зачастили из-за овец. Асафу это не нравилось, хотя он настолько трудно жил в плену, что, казалось, ему должно было быть все равно. Асаф мученически морщился, когда овцы тыкались в его ноги мордами, и однажды буркнул: «Мы скоты. Не хочу подыхать скотиной». Артемка, напротив, обрадовался живому соседству, тем более что овечий помет не вызывал у него брезгливости, а напоминал, как они с отцом ездили на каспийский Апшерон, где отец вырос. Он привел сына на пустырь в конце улицы своего детства, и под высоченным тутовым деревом, вокруг которого среди верблюжьих колючек и солодки паслись в то время овцы, они лакомились вместе с животными упавшими ягодами, проворно выбирая их липкими пальцами меж катышков помета. Почему-то детство отца, точнее, его рассказы, книги, которые он тогда читал, музыку, которую он тогда слушал, Артем воспринимал как содержание райского времени. Наверное, потому это так было, что у него самого детство оказалось несчастливым из-за постоянной ругани матери с отцом. Он гладил овечек, тискал, давал им легкого пинка, когда они слишком наглели, иногда прижимался к мягким их бокам, вдыхал овечий мирный – теплый и сытный – запах, который заглушал спертую сырую вонь подземелья.
После мухаси Джибриль принес заложникам тарелку с медовой фисташковой пахлавой. Они не притронулись, но Джибриль и не надеялся, что приношение пойдет в ход.
Асаф покончил с собой на третий день после того, как с них сняли ремни, тут же, едва Артем снова, после еще одной порции морфия, заснул. Первое, что он увидел, когда открыл глаза, – расшнурованные солдатские ботинки.
Джибриль что-то бормотал себе под нос и цокал языком, когда вынимал Асафа из петли. Вытащив тело под мышки, он вернулся и забрал ботинки и полотенце Артема.
Палестинские мальчишки почитали за развлечение отрывать голубям головы и потрошить скотину. С малых лет они умели взять нож и спустить овце кровь через глотку, затем сделать разрез от основания грудной клетки до нижней челюсти, обнажив пищевод и бледную гофру трахеи. Им нравился солоноватый запах свежатины. Далее: вспороть брюхо, аккуратно, чтобы не задеть кишки или желудок. Бережно, чтобы не разлилась желчь, вынуть внутренности, отложить печень, почки, легкие. Овца тряско колышется всей свалявшейся грязной шкурой, густой настолько, что для того, чтобы прощупать жир, требуется сноровка. Только что зарезанный баран начинает бежать, сначала дергаются задние ноги, затем спазмы охватывают его всего, и скоро он с уже остановившимися глазами затихает; кровь впитывается в землю, под ним прочерчены копытами по грязи аккуратные бороздки-дуги.
Артемка сначала скулил, потом стал вспоминать. Асафу было тяжелее: он умел мечтать только о прошлом.
Под землей еще проблемой было время: отсутствие дневного света перемешало ночи и дни, и спали здесь, не считаясь с временем суток. Циферблаты были отменены. Все более бредовое состояние овладевало в этом общежитии всеми без разбору. Сначала Джибриль еще хоть как-то ориентировался на сыновей, иногда спускавшихся с поверхности поспать. Затем и этот ориентир исчерпал себя и время все больше стало походить на остановившийся в часах песок – тот самый, в котором вырезаны были катакомбы.
Артемка спасался тем, что вспоминал школу, а больше всего ему там нравилась математика – он хотел после армии пойти учиться на преподавателя. И нравилась ему не только сама наука, его кумиром был математик, работавший в «Атид Разиель» – школе, где много было русских учителей и учеников, – Владимир Натанович Дубровский. Он умел заинтересовать математикой, говоря о по-настоящему интересных вещах. Например, как-то обмолвился, что в шутку обдумывал когда-то «Загадки Лукоморья», точнее, почему Пушкин писал про ученого кота на цепи («У Лукоморья дуб зеленый; Златая цепь на дубе том; И днем и ночью кот ученый Все ходит по цепи кругом…»). Рассуждал учитель так: «Заметим прежде всего, что египтяне обожествляли кошек не только благодаря их красоте и изяществу. Была еще и практическая причина: кошки спасали от грызунов и, следовательно, от голода, поскольку хранилища зерна оставались в
