7 октября - Александр Викторович Иличевский
Наутро его разбудили звонкие удары, будто кто-то колотил по металлу. Солнце уже стояло высоко, однако скала заслоняла Глухова от прямых лучей. В каких-то двадцати метрах на залитой солнцем зеленой полянке сцепились несколько черепах: одна, массивная, точно бронированная машина, спрятав голову, с нарастающей скоростью надвигалась на соперника. Удар о панцирь был столь силен, что «противник» отлетел в сторону. Еще толчок – и тот, кому досталось, поспешил ускользнуть. Победитель тем временем нацелился на следующего «бойца». Вот он – «бом»! И новый участник конфликта кубарем летит прочь, а неподалеку, на небольшом пригорке, чинно ожидает финала схватки «дама». Видимо, это была прелюдия к черепашьему брачному ритуалу.
Глухов принялся подниматься вдоль обрыва. Внизу, словно миниатюрная декорация, раскинулась котловина с чем-то готически таинственным: голубоватые озерца, высящиеся шпилями конусообразные скалы и глубокие впадины вокруг. Верхушки скал оставались далеко внизу, а в отдалении все тонуло в легкой дымке. Плавные пастельные оттенки голубого, зеленого и желтого перетекали друг в друга, создавая ощущение безграничного простора и мягкой тишины.
Следующие несколько дней Глухов привыкал к окружающему рельефу. Шагать можно было куда угодно – пустыня расстилалась, казалось, бескрайне. В ней росли невысокие злаки, желтела горчица, а ветвистые кусты тамариска отливали фиолетовым. Сверху звучали трели жаворонков, парили орлы, а солнце висело над головой почти неподвижно. У немногочисленных родников земля была покрыта следами – тут ночами собиралась вся здешняя живность: волки, шакалы, гиены, лисы, птицы. Теперь и Глухов добавил к этому набору отпечатки своих ботинок.
Когда он забрался на очередной холм, ему открылось зрелище: всего в двадцати шагах стояла группа винторогих нубийских козлов, подивившихся его внезапному появлению. В следующий миг они сорвались с места и умчались, но потом притормозили, чтобы внимательно оценить, не опасен ли этот человек. На фоне голубого неба их розоватые рога смотрелись изысканными коронами.
Ночью пустыня прекрасна, но не менее чудесно ее утро, когда ты еще в полудреме и не вспоминаешь о своей тоске. Иван проснулся под пение тристрамий, раскатисто звучавшее между каменистыми уступами. Луч солнца скользнул по его лицу – он зажмурился и сразу ощутил касание чего-то прохладного и шероховатого. Мысль о змее мелькнула в голове, но оказалось, что это всего лишь маленькая ящерица, ухватившаяся за переносицу коготками.
Вскоре он двинулся по тропинке горных козлов, замечая, как небо приобретает странную запыленную окраску, а дальние горы словно затянуло красноватым маревом. На юге становилось все темнее, и он почувствовал: надвигается хамсин – горячий ветер с пыльными тучами. Солнце превратилось в пламенеющий круг, а летящая пыль въедалась в глаза и неприятно скрипела на зубах. Вдруг через тропку перед ним прокатилось «перекати-поле», принесенное порывом ветра, но, едва он подошел ближе, из путаной массы шерсти мгновенно вывернулся зверь и исчез за гребнем. Опущенный хвост, тяжелая голова, полосы на грязновато-рыжей шерсти не оставляли сомнений: это была гиена.
Пыль висела на горизонте непроглядной завесой, склоны ущелья теряли очертания, а солнце просматривалось лишь мутным пятном. Глухов решил спуститься в овраг, где ветер не столь свиреп. Там он продолжал путь, то и дело натыкаясь на черепах; агамы провожали его вялыми кивками, а один громадный варан вообще стал преграждать дорогу, раздуваясь и угрожающе шипя, норовя при этом ударить хвостом. Но потом вдруг развернулся и, покачивая боками, быстро убежал.
Чуть дальше встретилась россыпь бабочекбелянок, а еще чуть погодя попалось стадо «нубийцев». Они было заерзали, собираясь бежать, но Глухов замер на месте, давая им успокоиться. Подобравшись на двадцать шагов, он заметил, как козлы степенно потянулись прочь, выстроившись в линейную колонну.
А вскоре его внимание привлек птичий гам: золотистые щурки, сизоворонки, каменки и даже мелкие хищники кричали наперебой, кружась над одним местом. Подойдя ближе, Иван увидел не то пыль, не то легкий дымок – это наверх из термитника непрерывно поднимались крылатые насекомые. Рабочие особи буквально выпихивали их, заставляя взлетать. Стрижи с громкими криками пикировали сквозь облако, успевая схватить лакомую добычу. С нахальцей к термитнику приблизилась и лиса, косясь на Глухова, но не желая отказываться от угощения. Природа пировала[5].
Трудное было начало: тяжко было погружаться в пустыню. Если поначалу он думал, что займется прежде пристрелкой винтовки, то на деле оказалось не до того. Он убрал анемометр в футляр, сунул в рюкзак и понемногу набрал ход.
В какой-то момент Глухов перестал думать. Он смотрел под ноги, и то, что видел, становилось его драгоценностью. Он будто погрузился в огромную песочницу, в которой можно было найти странные, забавные вещи, порой полные значения и смысла. (Подобно тому, как взрослая жизнь имеет дело с бетонными замками, на три четверти состоящими из кварцевой крошки.) Он ощущал себя, как в раннем детстве, посвященном отчасти игре с песчаными творениями: когда натыкался в песке, завезенном во двор с карьера, на «чертовы пальцы» – мизинчиковые куски доисторических моллюсков, сохранивших вороной перламутр, – или на обломки плоских камешков, несущих отпечаток хвоща, или на катышки высохших кошачьих экскрементов. Сейчас он рассматривал кочки цветущих растений, следы живности, присматривался к анемонам и диким тюльпанам, и это отвлекало его от жизни. Успокаивало еще и то, что теперь он твердо находился на пути к избавлению, может быть невозможному, но избавлению. Глухова не тревожило, что он спускается в безвестность, он был уверен, что это – единственный способ спасти сына. Иван понимал, что у него нет выбора, что он спасает себя, но также осознавал, что мир устроен таким образом, что без эгоизма нет любви: любовь к ближнему – это вывернутый наизнанку колодец любви к себе. «Душа – она и есть ребенок. Заботясь о дитяте, ты сберегаешь себя», – думал Глухов, и от таких мыслей ему становилось немного легче.
Тут он увидел мертвую черепаху, взял в руки, постучал по панцирю согнутым пальцем и сел на землю с ослабевшим сознанием, не понимая отчаяния, потому что оно было несоразмерно больше его рассудка и мира. Задумка состояла в том, чтобы исчезнуть из виду огромного зверя, которым была его беспомощность. Ему надо было попробовать сопротивление пустыни. Он стучал все громче, пока не раскровил костяшку пальца. После чего закричал, и крик его затонул в трех шагах от него в песках и камнях. Никто его не слышал. Он кричал еще и еще, пока не убедился в том, что он действительно один на один с
