Без исхода - Константин Михайлович Станюкович

Когда приехала Настасья Дмитриевна и не без торжества подала мужу газету со словами: «Прочти, как отделали Колосова!» — Стрекалов молча подал жене вырезку и промолвил:

— А ты прочти, какую гнусность про меня напечатали!

Настасья Дмитриевна побледнела, однако прочла, и губы ее задрожали от злости.

— Неужели опять Крутовской?..

— Кому же больше!..

— Ты что думаешь делать?

— Предложить денег этому подлецу и заставить написать контр-статью…

— Ты думаешь, он согласится?

— Такой мерзавец, наверно, согласится!..

— И как редакторы печатают такие гадости?..

— Живут этим! — не без презрения заметил Стрекалов. — Я приму меры, чтобы этот номер в Грязнополье не разошелся. Попрошу почтмейстера…

— Господи! Какие на свете дурные люди бывают! Что мы ему сделали? За что такая ненависть против честных людей? — злобно говорила, как полотно бледная, Настасья Дмитриевна. — Кажется, тот же Крутовской собирается защищать этих пьяниц, которым ты же благодетельствовал и которые отплатили тебе тем, что подали жалобу?..

— Кажется; он и адвокатствует; впрочем, если и будет процесс, то они же в дураках останутся, так как закон на моей стороне… я ведь не поступлю против закона…

— Но к чему же этот пасквиль? — мяла в руках ненавистную газету Стрекалова, чуть не плача от гнева.

— Время такое, Настенька. Все эти негодяи потому только ругаются, что у самих у них нет ума заработать честно свой хлеб; от этого они, со злости, и проповедуют утопии.

— Скажи лучше: безумство.

— Это все еще цветочки, друг мой, а ягодки еще впереди: не то еще будет.

— Как я боюсь за Федю…

— Бояться нечего: Черемисов не такой.

— А если?..

— Если… — повторил Стрекалов, ничего не ответил и задумался.

— Мне кажется, Николай, Крутовской не возьмет денег, — сказала немного спустя Стрекалова.

— Возьмет, должен взять! — резко отвечал Стрекалов.

Кажется, Николай Николаевич и сам плохо этому верил, потому что с досадой сказал:

— Дурак он, впрочем, большой! Но у меня есть и другие средства заставить его замолчать. Нет, Настенька, Черемисов не похож на него… Ведь это было бы ужасно держать около Феди такого человека.

Настасья Дмитриевна поцеловала мужа в лоб, пожала ему руку, точно хотела напомнить, что она будет на страже, и вышла из кабинета, оставив Николая Николаевича «успокоиться одного».

XIV

Как стрекаловский дом был примерным во всех отношениях, так точно и супружеская жизнь Стрекаловых была примерною во всех отношениях. Настасья Дмитриевна была безукоризненная супруга и насчет нравственности строга и к себе и к другим. Николай Николаевич держался в этом отношении взглядов жены, хотя на деле и к себе и к другим был снисходительнее: дальше засматриванья на хорошенькую горничную (и то только после чересчур веселого обеда) он не шел, дальше щипков (и то при соблюдении крайней осторожности относительно «своей Настеньки») он не осмеливался и любил жену, насколько хватало сил и уменья. Вообще он носил брачные цепи весело, незаметно, ласкал, холил жену, советовался в приличных случаях, выдавал бесконтрольно ежемесячно круглую сумму на содержание, а она за все это рожала ему здоровых ребятишек, заказывала вкусные обеды, держала дом в порядке, знала все привычки Николая Николаевича, начиная от любимых сухарей за утренним кофе до любимого французского романа на столике перед постелью, безропотно сносила мужнины ласки, когда не было свидетелей, и считала своей обязанностью окружать мужа всевозможными попечениями. При этом Настасья Дмитриевна обладала счастливою способностью делать все в свое время: вовремя умела поговорить с мужем о домашних расходах, вовремя пошутить, иногда даже слегка пококетничать и вовремя подлить мужу за ужином, — когда находила это нужным, — любимого cherry[22] «своему Николушке».

Во всем была видна с ее стороны обстоятельность, во всем проглядывало строгое исполнение долга, но ни в чем не заметно было ни страсти, ни увлечения, и Настасья Дмитриевна в течение восемнадцати лет была верною, исполняющею супружеские обязанности, законною женой своего мужа, не быв ни разу его любовницей. Супруги прожили эти восемнадцать лет мало того что счастливо, но даже как-то чересчур животно счастливо, и не только ни разу в течение супружества не поссорились, но даже и не побранились. Они, видимо, тщеславились своим согласием и любовью, шли рука об руку, пели тон в тон, друг к другу были предупредительны, друг друга звали «другом», и жизнь их шла мирным, однообразным шагом, — точно они предварительно решили, что для прочности семейного гнезда необходимо только «исполнять свой долг», жить спокойно и уютно, трудиться по мере сил, оставить детям непоколебленное состояние и тогда, свершив все земное, можно, пожалуй, и умереть спокойно, с чистой совестью, окруженными благодарными детьми, а пожалуй, и внуками.

И счастие их было так обаятельно, что многие благоразумные отцы и матери нередко в умилении указывали своим дочерям на эту согласную чету и замечали:

— Вот примерные супруги! Вот настоящее супружеское счастье!

Казалось бы, что такие нежные супруги должны были сочетаться браком не иначе, как по страсти, но предположивший это был бы очень далек от истины. Николай Николаевич женился на Настасье Дмитриевне вследствие многих основательных соображений, к которым страсть (была, конечно, и ее доля) относилась, как единица к десяти. Стрекалов как-то привык к молодой девушке, у отца которой, откупщика Полугарова, Николай Николаевич был своим человеком. Настасья Дмитриевна еще в молодости отличалась роскошной полнотой стана, красотой и благоразумием, а Николай Николаевич и прежде, как теперь, уважал красоту форм и практичность. Понятно, эти качества и постоянное пребывание вместе сблизили молодых людей. Настасья Дмитриевна и тогда отлично наливала Николаю Николаевичу чай (Стрекалов всегда любил, чтобы чай наливали аккуратно и чтобы на блюдечке не было ни капли, и Настасья Дмитриевна скоро это заметила), понимала хорошую сторону откупщицкого дела и даже могла судить об откупных операциях, симпатично относилась к солидным молодым людям (а Стрекалов к тому же был недурен) и никогда никому не надоедала ни пылкостью речей, ни пылкостью привязанности. Напротив, она знала всему меру и время, и даже раз, когда Николай Николаевич, бывши женихом, стал чересчур нежно целовать молодую красавицу, красавица тихо отвела его руки и не без хладнокровия заметила:

— Перестаньте, Николай Николаевич. Теперь не следует. Подождите, после свадьбы. Да и пора чай разливать, — прибавила она, вставая.

И мерной походкой пошла в столовую разлизать чай; никому не забыла положить столько сахару, сколько кто любит, аккуратно поставила перед Николаем Николаевичем густые сливки и домашние сухари, и при всем этом ее белая рука ни разу не дрогнула. Только румянец несколько ярче горел на щеках; но серые глаза,