Сердце - Малин Кивеля
Я никогда не могла спокойно думать о том, что мое тело беспрерывно стареет. Теперь я на секунду старше, чем сейчас. Впрочем, я только что родила ребенка – произвела на свет новую жизнь, – а в зубах нет ни единой дырочки. Но гибель изначально заложена в нас, распад не прекращается ни на мгновение.
В то же время – приглушенное, еле заметное, необъяснимое чувство: когда просыпаешься и вспоминаешь, что мы живы.
Семейная жизнь: как будто мы шагаем бок о бок, в кошмарном ожидании того, что один из нас умрет, ведь кто-то должен оказаться первым. Или стоим на месте, а время идет, и мы пытаемся забыть этот факт – каждую секунду, каждую секунду.
Но можем быть и звездным проблеском в черноте ночи. Мы живы благодаря друг другу.
Люблю поднатужиться, поднять тяжесть, рвануть, напрячься. Мне нравится, что у меня крупные, заметные голубые сосуды; что на кистях рук, до самых костяшек пальцев они даже бирюзовые. Припоминаю: люблю выйти на улицу вечером в пятницу, чувствуя Голод, о котором поет Флоренс; напиться, горланить, смеяться у барной стойки, танцевать, прижавшись к благоуханному незнакомцу, который ничего от меня не ждет. Есть люди, чьи лица излучают особый свет на фоне имени. Тут дело не в красоте – правильной и предсказуемой. Может быть, черты лица особым образом сочетаются со слогами имени, вступают с ними в тайную связь? То, как очерчены губы, когда слушают или хохочут. Как обнажаются зубы – это почти всегда застает врасплох. Голос раздается прямо из лица. Черты, из которых оно складывается. Голос, руки. Текстура волос. Лоб и свитер. Ухо. Протяженность шеи. Как эти люди замечают меня, как заговаривают. Потом не идут из головы. Поначалу это похоже на раздражение. Принимаешь близко к сердцу все их слова и действия, уже чувствуя себя одной из них. Будто вступив в тайную связь. Сам факт существования этих людей отвлекает от всего остального. Вот этот чуть криво растущий зуб, вот эта неожиданная буква, именно вот так сидящий свитер, эти шаги к кофейному столику, выбор чашки, обратный путь – всё это неотразимо, невыносимо. Это засохшая корочка, которую надо, просто необходимо сковырнуть.
Иногда стены звенят – это проносится мимо скорая. Особенно утром в спальне, на рассвете, когда одна только я не сплю, и других звуков не слышно. Этот звон напоминает мелодию будильника на моем телефоне, каким-то образом подхватывая последнюю ноту и продолжая фразу. Выходит так похоже, что иногда я не уверена, будильник это или скорая. И все-таки, если хорошенько прислушаться, то можно отличить одно от другого: звон стен чуть тоньше, чуть слабее. Микроскопические вибрации бетона? Барабанных перепонок? Но не тихий гул перед настоящим звуком. Не память о нем, не фантомный звон в мозге.
Иногда мне кажется, что это сигнал телефона: кто-то звонит мне, только странно тихо.
Иногда, чувствуя урчание в животе, я думаю, что в кармане вибрирует мобильный.
Тогда, в тот раз, я шла вдоль застывших вод, в те вечера на стыке старого и нового года, поставив телефон на полную громкость – на случай, если позвонят из больницы. Но не позвонили ни разу. Ни из больницы, ни откуда-либо еще. В самой больнице телефон выключать не требовалось, но я не хотела допускать ни малейшего риска: вдруг сигнал нарушит работу какого-нибудь важного медицинского аппарата? К тому же я хотела спрятаться от звяканья вопрошающих и сочувственных эсэмэсок.
Иногда во время тех вечерних прогулок мне казалось, что телефон в кармане зазвонил. Или завибрировал. Но он молчал. Не знаю, что это было на самом деле. Газы в кишечнике? Хруст суставов? Трение сухожилий? Иногда в руках покалывало, как будто быстрые удары сердца отзывались в кончиках пальцев. Вообще-то у меня всегда слегка покалывает в кистях рук и стопах, что это – может, волны крови, несущейся по телу? Бурление кислорода? Газированная плазма? Иногда мне казалось, что телефон молчит, потому что сломался. Тогда я вертела его в руках, нажимая кнопки при свете уличного фонаря, пока покрасневшие пальцы не начинало ломить от стужи. Мне казалось, что я выпала из жизни, оказавшись вне пределов досягаемости мобильных сетей.
III / Водоросли
my pulse grew less and less[3].
(John Keats, «Ode on Indolence»)
Водоросли, водоросли.
Колышутся, опутывают ноги,
даже зимой покачиваются
подо льдом. Какими были
водоросли в Халф-Мун-Бэй?
На Ланиакее, в Оаху или в Оссегоре?
В Ле-Ланд? Финские волны короче,
жестче, они хватают и бьют.
Голени ноют.
Но они поймают волну,
они точно знают.
Пять часов ехали за ней
по темноте. Штормит тут нечасто,
в этой стране такие волны –
редкость. Темно, как в бочке с нефтью,
несешься вслепую. Волну надо
почувствовать. Приближение, рост
и откат.
Пенная белизна, а дальше –
зелень. Фэр делает видео:
#arcticsurfing #finnsurf.
У той, на мели, тут же
получается, на секунду, будто
летит ловит воздух
ртом смеется глотает
холодную воду. Светлые
почти золотые волосы
на ногах и водоросли
чудно-зеленые
хоть и темно.
Мы должны были забрать его домой. Четыре дня в реанимации плюс пять в обычном отделении болезней сердца – и вот он готов к выписке. Послеоперационный шов можно было обрабатывать дома, а за процессом восстановления после операции, кровяным давлением, ростом и весом должны были наблюдать во время регулярных осмотров. Первый через пару недель, еще один весной, далее – всю жизнь. На том месте, где сердце прооперировали, должен образоваться шрам. Всегда есть риск, что рубец, менее растяжимый, чем окружающие ткани, будет расти медленнее, и тогда может возникнуть новая коарктация – рекоарктация. Такое случается в десяти-двадцати процентах случаев. Тогда помогает балонное стентирование или, если его недостаточно, еще одна операция.
Навещать младенца в реабилитации не разрешали, но звонить можно было в любое время, и в случае непредвиденных осложнений с нами, конечно, сразу связались бы. Раз в день я звонила медсестре, закрепленной за нашим младенцем. Делала я это неохотно, только чтобы показать, что я нормальная мать. Больше всего мне хотелось обо всем забыть. Безмятежно бродить по квартире, купаясь в лучах солнца. Медленно прогуливаться в магазин за продуктами, попивать кофе. Я не хотела слышать
