На весах греха. Часть 2 - Герчо Атанасов
— Знаешь, о чем я думаю? — встрепенулся он от слов Нягола. — О трагедии политиков нашего времени. Не столько в отсталых и бедных странах, не в малых, а в больших и передовых. Интересно, могут ли они спокойно спать, и что им снится… — Весо помолчал, все еще занятый своими мыслями. — И, в сущности, не слишком ли обожествляем мы такой глубоко мирской факт, как бытие на этой нашей единственной земле, одной-одинешенькой в мертвом космосе?
Весо снова замолчал.
— В этом есть что-то от безумия, Весо, какие-то мистические силы, которые толкают нас на край гибели. Я отказываюсь их понимать.
Весо посмотрел на него долгим взглядом и поднял свою рюмку. На лице его не дрогнул ни один мускул.
Отяжелевший от вина и одуревший от сигарет — он выкурил полпачки — Нягол отказался переночевать у Весо и отправился домой. Было поздно, город спал и видел летние сны, какие снятся теплыми ночами. В голове гудело от разговора с Весо. Странный человек — ведь как будто многое понял, а сам… Это от страха, любой государственный муж со временем обретает эдакий особенный, государственный страх. А может быть, это мудрость?
Он резко повернул назад и пошел к дому Марги. Если она в городе, это будет для нее неожиданностью, они помирятся. Из первого попавшегося автомата он позвонил, но Марга снова не ответила. Нягол постоял у аппарата под прозрачным плексигласовым шлемом. Все понятно, после их телефонного разговора Маргарита уехала.
В квартире было темно и тихо. Нягол потоптался на кухне, заглянул в холодильник. Он был почти пуст — кусочек завернутого в фольгу рокфора, банка простокваши, начатый пакетик сливочного масла и тюбик горчицы. Холодильник одинокого человека, знакомая картина.
Он посидел в гостиной. В книжном шкафу — скромная подборка книг, главным образом по музыке и немного по изобразительным искусствам. Там же стояли его книги, которые он дарил ей в разные, всегда счастливые времена, с простыми словами посвящения, казавшимися теперь напыщенными. Неужто слово так коварно, что может подвести даже когда пишешь близкому человеку? Что уж тогда говорить о посланиях к далеким от тебя людям? Ужасное ремесло!
Ему захотелось выпить. Он нашел початую бутылку виски, отпил из горлышка. С книжной полки на него смотрели партитуры и прочие опусы, орудия ремесла Маргариты. Мы живем в совершенно разных мирах, подумалось ему, мне никогда и грядки не перекопать на ее земле, а ей и шагу не шагнуть в моем бурьяне. Эта мысль поразила его. Действительно, что может знать Марга о том, над чем он каждодневно ломает себе голову? Почти ничего Она старательно читает его книги, ищет в них интригу, чувство, вьющиеся тропки, которыми он шел, — главным образом это. Все остальное ее тяготит, хотя она в этом не признается. Но спрашивается, есть ли в этих книгах он сам, настоящий, или его нет? И из чего, собственно, состоит настоящий Нягол Няголов, какую смесь он собой представляет — благородную, алхимическую или родимую похлебку из полусварившейся фасоли и сырых овощей с лежалым стручком горького перца?
Тихо звякнул телефон, — вероятно, у соседей сняли трубку. Жаль, что в отцовском доме нет телефона — он мог бы поговорить с Елицей. Он взял бутылку и сел у аппарата. В такой час Теодор уже наверняка спит праведным сном, который легко вычислить при помощи какой-нибудь формулы. Как живут эти люди и почему не могут удержать при себе собственное дитя? Еще весной, когда Елица сбежала, он понял, что в доме Теодора произошло нечто, не имеющее прямого отношения к се припадкам. Но эта упрямая коза ни о чем не сказала. Молчит она и теперь, после неожиданной просьбы остаться у него, хотя прошло столько времени.
Он набрал номер брата. Долго не отвечали, потом к телефону подошел Теодор. Сейчас перепугается до смерти, подумал Нягол и объяснил, откуда звонит, сказал, что возвращается к Елице, она жива и здорова. Теодор и в самом деле не мог прийти в себя от неожиданности, верил и не верил брату.
Няголу послышался шепот — значит, и Милка примчалась. Теодор робко спросил, почему Нягол не позвонил раньше. Ну, как объяснишь этому примитиву, химическому существу, досадовал Нягол, но ответил, что был занят весь день, вечер провел с друзьями, выпил лишку и только теперь добрался до дому. Снова помолчали. Теодор спросил, на кого он оставил Елицу. Нягол его успокоил, сказав, что у нее ночует Стоянка, о дочери пусть не беспокоится — настроение у нее хорошее, сон спокойный, аппетит тоже хороший, она читает, ходит на прогулки, позавчера они гостили у Иванки с Мальо, а следующую неделю проведут в селе, разомнут косточки на винограднике. «Где-где?» — не понял Теодор. — «У Мальо на винограднике, копать будем!» — громче сказал Нягол. — «С Елицей?» — не поверил отец. — «Да, ей это полезно, а вот винограднику — не знаю», — пошутил Нягол.
На другом конце провода снова зашептались. «Но у нее нет подходящей одежды, — отозвался Теодор, — и денег нет…» — «Какие там деньги! На винограднике не деньги, а мотыга нужна!» — живо ответил Нягол. «Уж этот виноградник», — сказал Теодор. «А ты что, против?»-спросил Нягол. «Почему против, просто она не привыкла». — «Я присмотрю за ней, — заверил его Нягол. — А вы как? Живы-здоровы?» — «Сам знаешь… — понизил голос Теодор. — Терпим наказание…» — «Я не знаю, какое наказание вы терпите, да и не хочу знать, это ваше дело, — сказал Нягол. — Одно скажу: Елица давно не ребенок, и пора вам это понять».
У Теодора снова зашептались. Эта баба на нем верхом ездит, а он делает вид, что правит! — рассердился Нягол. «Кто там у тебя шепчет, Милка что ли?» — неожиданно спросил он. — «Да… нет… — запутался Теодор. — Я один, а что?» — «А мне показалось, что у тебя там какой-то советчик». — «Нам надо увидеться, брат», — сказал после короткой паузы Теодор. Больно надо, подумал Нягол, начнет плакаться в жилетку и просить совета,
