Домочадец - Сергей Юрьевич Миронов
Утром я проснулся с тяжёлой головой. На задворках воображения ещё продолжались вчерашние пляски, но сами танцоры перешли в разряд мифических персонажей и из далёкого, почти придуманного мира гримасничали и дрыгались передо мной, тупо смотревшим сейчас в потолок, на котором, упёршись в пенопластовый плинтус, застыл тусклый луч февральского солнца.
Дома я был один. Следов вчерашнего психоза в зале почти не осталось благодаря усердию Кристины. Красный галстук Вальтера лежал на диване под тяжёлой норковой шубой, которую он подарил моей матери.
Итак, наше знакомство состоялось. Вальтер предстал передо мной скромным немецким гостем, быстро освоившимся в русской среде. Со мной он общался на равных. Близость к моей матери заставила меня взглянуть на него как на потенциального, хотя и очень далёкого, родственника. Его вчерашние заигрывания с Анжелой, как, впрочем, и её – с ним, наводили на совершенно ясные мысли по поводу их взаимных устремлений. Возникал лишь вопрос относительно искренности этих порывов, но это меня уже не касалось.
Через две недели я получил от Вальтера письмо. Он бурно приветствовал меня и сожалел, что наше общение получилось столь кратким и спонтанным. Вальтер писал, что будущим летом наше знакомство обязательно перерастёт в длительную дружбу, если я приму его приглашение и приеду в его дом под Калининградом.
В моём понимании этот дом, до войны принадлежавший его родителям, был для Вальтера форпостом, важным стратегическим местом, откуда перед ним открывалась вся Россия, с которой он собирался вступить в деловые отношения. Это были мои догадки. А пока я точно знал только то, что Вальтер предлагал мне провести в его доме летние каникулы. Он с восторгом писал о море, до которого от дома было каких-то двести метров, рассказывал о прекрасной природе, столетних соснах, чистом морском воздухе, живописал уют своего отреставрированного жилища. В завершении письма он выражал надежду на скорую встречу и просил принять его приглашение. В конверте я нашёл две фотографии с видами Балтийского моря и дюн.
В начале марта моя мать уехала в Германию с очередной тургруппой. Она должна была вернуться через десять дней. В срок она возвращалась нечасто, потому и через две недели после её отъезда я не стал звонить ей на работу. Я был уверен, что вскоре она приедет. На семнадцатый день её отсутствия я получил международную телеграмму от Вальтера. Он извещал меня, что прилетает на два дня из Стокгольма, и просил встретить в аэропорту. В дополнение к телеграмме он прислал экспресс-почтой фотографию, на которой он и моя мать, взявшись за руки, стоят у входа в Исаакиевский собор. Никаких комментариев к фотоснимку не было, скорее он являлся напоминанием о теме предстоящего разговора и в меньшей степени – подсказкой для идентификации личности Шмитца в аэропорту. Вальтер всё-таки опасался (и не без оснований), что наша с ним хмельная встреча не отложила во мне его чёткого образа.
Я ехал в аэропорт, сочувствуя своим старым недавно отремонтированным ботинкам. Их тупые вздёрнутые носы хлебнули талого снега по дороге в метро. В автобусе я слабо рефлексировал на скучные городские пейзажи. В период безвременья в природе, когда весна топталась на подступах к городу, а зима не желала отступать, я впадал в минорное настроение и как бы через себя пропускал столкновение времён года, погружавшее обитателей города в трясину размытых слякотных улиц и
преждевременных надежд на приближение тепла. В эту зябкую унылую пору мои приглушённые порывы к творению проливались на ватман потоками чёрной и серой акварели, которая робко перетекала в светлые пятна весны.
В аэропорт я приехал за полчаса до прибытия рейса. Я поднялся в кафетерий и взял чашку кофе. За огромным окном на взлётную полосу выруливал несуразный с дрожащими крыльями самолёт. В последнее время я мало общался со своими знакомыми. Я предпочитал уединение и не нуждался в похвалах и критике ценителей молодого искусства, которые периодически возникали на моём пути. Я нашёл в искусстве своих учителей и переживал лишь потому, что уроки у них мне пришлось брать заочно, но и этот вариант познания я ценил. Я медленно приближался к созданию собственного стиля. Я был одержим желанием раскрыться в искусстве, опустошить себя целиком, причём сейчас же, не дожидаясь отчаянья зрелых лет, когда любой неиспользованный шанс добиться успеха кажется едва ли не последним. Я жил мыслями о новом идеале картины…
Рейс прибыл без опоздания. В фойе Вальтер появился одним из первых. Я сразу узнал его. Он не был обременён вещами. На плече у него болталась средних размеров, похожая на сушёную грушу, провисшая сумка. Я вышел из пёстрой группы встречающих, чем привлёк внимание Вальтера. На мгновенье он замер и, доверившись своей памяти, ринулся ко мне.
Он бросил на пол сумку и задержал меня в пахучих тёплых объятиях. Потом сказал:
– Анжела передаёт тебе огромный привет. Она приедет через месяц – полтора. Ей нужно привыкнуть к новой жизни. Понимаешь, мы будем теперь жить вместе в Гамбурге.
Собственно, я ожидал такого заявления. Вальтер стиснул мой локоть и поволок меня к стоянке такси. Нам быстро попался валютный таксист. Он выскочил из старенького Volvo и открыл перед нами заднюю дверь, кланяясь чуть ли не в пояс.
Всю дорогу Вальтер рассказывал о своей новой семейной жизни. В женщинах он ценил ум и красоту. Редкое сочетание этих важнейших качеств достигло, по его словам, абсолютного выражения в Анжеле.
– Сейчас мы едем в банк, – посвятил меня в свои планы Вальтер. – Тебе долго предстоит жить одному. Тебе понадобятся деньги. Я хочу открыть тебе счёт.
Этот добрый жест «заморского» благодетеля как бы закреплял моё отчуждение от матери. Теперь мне дозволялось жить по своему усмотрению. Впрочем, я давно уже жил самостоятельно. Я был благодарен Анжеле за то, что своим наплевательством к моему внутреннему миру она пробудила во мне интерес к моим скрытым духовным возможностям. В этом заключалась её скромная заслуга. В паузах между всплесками любовной активности она не прочь была показать подругам мои школьные акварели. Её увлечение Вальтером не вызвало во мне негативных эмоций. Я даже обрадовался, что наконец-то она успокоит свою мятущуюся душу и сосредоточится на семейной жизни. К Вальтеру я не испытывал отвращения по поводу его столь лёгкой победы над моей матерью. К их намерению жить вместе я отнёсся прохладно, но без скептицизма. В какой-то момент я даже посчитал выбор Анжелы весьма прогрессивным. Почтенный возраст Вальтера, его пышные вьющиеся седины, как и его высокий общественный статус, располагали к
