Проект 9:09 - Марк Х. Парсонс
После ужина, сделав уроки, я пошел в гараж. Само собой, отец сидел там и по-прежнему возился с допотопным агрегатом. На одном конце верстака лежал разложенный двигатель с пружинным приводом, похожий на механизм гигантских заводных часов. А на другом – деревянный корпус, с которого отец снимал старую краску. Корпус напоминал коробку для обеда – такие берут с собой рабочие на стройке: и закругленная крышка имелась, и ручка для переноски. Правда, рабочего явно звали Халк, а коробка его была сделана из массива дуба.
Я посмотрел на отца – тот сидел на табурете, склонившись над верстаком, – и покачал головой. Сколько часов он уже убил на эту фигню – а над ней еще работать и работать. И чего ради-то? Какой-то древний предшественник проигрывателя. Наверняка и звучит хреново – если вообще работает.
Я перевел взгляд на винтажный плакат с мотоциклом. И задумался о том, как делали снимок, сколько времени и усилий потребовалось фотографу, чтобы привести мотоцикл и девушку в идеальный вид, чтобы поработать с освещением, фоном, камерой, пленкой и чтобы потом обработать фотографии.
Интересно, кто-нибудь взялся бы за такое бесплатно?
Отец заметил меня и обернулся.
– Привет, Джей! Чем занимаешься?
Я пожал плечами:
– Да так… домашку сделал… подготовился к завтрашнему тесту по химии. Решил вот сюда заглянуть. – Я кивнул на железки, которые он чистил. – Честно говоря, не понимаю, зачем оно тебе надо.
– Ты о чем?
– Не обижайся, но… – Я запнулся. – Какой в этом смысл? Ты ведь потратишь уйму времени на то, чтобы починить древний хлам, а в результате звук он будет воспроизводить в разы хуже, чем мой телефон и пара наушников.
– Я не обижаюсь. Ты прав. В каком-то смысле.
– В каком-то смысле?
Он взял ржавую заводную ручку с деревянной рукояткой и принялся медленно крутить ее в ладони, отвечая на мой вопрос:
– Если тебе важна только точность воспроизведения, то ты прав: слушай на телефоне. Но помни, когда-то такие цилиндрические фонографы были лучшими из доступных музыкальных проигрывателей. Они создавались вручную – мастерами, которые гордились своей работой. А покупали их семьи, действительно обожавшие музыку, потому что это было дорогое удовольствие. В то время, когда его сделали, в 1903 году, такой фонограф стоил тридцать долларов. По сегодняшним меркам это целая тысяча. Как думаешь, многие могли себе позволить выложить столько денег, чтобы просто послушать музыку?
Эта тема явно задевала отца за живое. А все приходившие в голову ответы звучали язвительно, поэтому я лишь пожал плечами.
– Я знаю, что сейчас он похож на груду покрытых смазкой запчастей и грубо обструганных старых деревяшек, – продолжал отец. – И я понимаю, тебе это кажется дурацкой затеей, ведь ты не видишь скрытого здесь потенциала. – Он помолчал. – Смотри, больше века назад кто-то вложил в него свою душу, а теперь ему дорога только на помойку. А новый такой никто уже не сделает. Никогда. Если я могу вмешаться и восстановить его, чтобы он стал как новенький, то, мне кажется, я должен попробовать. – Он посмотрел на кучу железок. – Люблю возвращать вещи к жизни…
И тут до меня дошло. Отец ничем не мог помочь маме, но кое-что он действительно был способен починить и собрать воедино.
– К тому же, – вдруг добавил отец, явно оживившись, – он работает без электричества! Только представь себе, как здорово будет иметь такую штуку, если наступит зомби-апокалипсис!
Ну вы поняли, да?
Я снова посмотрел на плакат. Если уж тратить время на ремонт древнего хлама…
– Тогда как насчет этого? – Я кивнул на мотоцикл.
Отец глянул и ответил:
– Староват я для красоток.
Я скрестил руки и сердито посмотрел на него, словно отец на ребенка, который решил поумничать.
– Когда-то мне и правда очень хотелось себе такой, – наконец признался он. – Но это было до… ну сам знаешь. Да и не задаром же их раздают.
В голове пронеслись десятки мыслей, но ни одна не складывалась в слова.
– Знаешь, мы вовсе не против, если ты время от времени будешь немного развлекаться, – наконец сказал я.
После разговора с отцом мне захотелось побыть в одиночестве. А ведь только что сам поучал его, как важно развлекаться…
Около девяти вечера я уже стоял с камерой на углу улицы. Ждал. Да, одно из условий проекта состоит в том, чтобы снимать не то, что хочется, а то, что само меня найдет, но все равно ведь надеешься наткнуться на необычную модель: этакое шоколадное мороженое с маршмеллоу, орехами и декоративной обсыпкой. Впрочем, я уже начал понимать, что обычно выдают лишь ванильный пломбир, и учился обходиться полученным и использовать его на все сто.
И ладно бы я не встретил затянутую в кожу монахиню с ручной макакой или сварливого старика в коротких брюках, похожего на мистера Крабса, который выполз из вытрезвителя на неделю раньше положенного… Но в этот раз мне не достался даже стандартный зверинец мама-папа-два-детеныша. Все было гораздо хуже.
Просто полный абзац.
Когда сработал будильник, я увидел две парочки примерно моего возраста, которые шли в мою сторону и громко смеялись. Восторга я не испытал, но камеру все равно приготовил. Когда они подошли ближе, я узнал Кеннеди и еще одну девчонку из нашей школы. С ними были какие-то парни – лет девятнадцати или двадцати как минимум.
Вот так удар под дых! Конечно, я знал (теоретически), что Кеннеди меня френдзонит. Она никогда не говорила открыто, что у нее нет парня, и, конечно, я знал (теоретически), что она имеет полное право встречаться с кем угодно. Но вот такой переход от теории к практике прямо на моих глазах был будто удар кувалдой в солнечное сплетение. Только представьте себе, идут они такие, обжимаются, гогочут пьяным смехом – и сразу ясно, чем они займутся, как только доберутся до места назначения.
Мне захотелось бросить камеру и сбежать. Или хотя бы нагнуться и завязывать шнурки, пока эта компашка не пройдет мимо. Но было слишком поздно: они пришли на угол улицы в 9:09 – чего я никак не ожидал. Мне придется их сфотографировать – или хотя бы попытаться.
Уже собираясь спросить разрешения на съемку, я вдруг подумал: Кеннеди ведь может сообразить, что происходит, и помочь мне вывернуться. Эта девчонка же не дура и наверняка догадывается о моих чувствах. Возможно, она позволит мне избежать неловкой ситуации и скажет: «Джей, мы бы с удовольствием, но нам уже пора». А потом мы с ней как-нибудь встретимся и поговорим об этом.
Ага, размечтался! Скорее мартышки отрастят себе мохнатые крылышки и начнут летать по небу.
Кеннеди скользнула по мне взглядом, но потом присмотрелась – и все-таки узнала.
– О, привет! Как дела… э… Джеймисон?
Я объяснил ей, что делаю на углу, выдав обычную версию о «школьном проекте», и она повернулась к остальным:
– Ребята, это Джей, из нашей школы. Он фотограф и хочет нас щелкнуть для учебного проекта.
Язык у нее заплетался, и она назвала меня «ф-фото-граф».
Ее спутники с энтузиазмом согласились. Когда они готовились позировать, я услышал, как Кеннеди шепнула второй девушке: «Это тот самый парень, про которого я тебе говорила». То есть попыталась прошептать, но получилось громко – как бывает, когда человек в стельку пьяный.
Вторая девушка глянула на меня, пока я готовил камеру, и ее шепот вышел таким же звучным:
– Тот самый? Хм… А он ничего так…
Кеннеди повернулась к парням и повысила голос, заорав, как пьяный болельщик на стадионе:
– Давайте фотаться!
Четверка сбилась в кучу – девушки впереди, парни позади, – и я начал снимать. Они ржали и цеплялись друг за друга – в основном чтобы не упасть, – а потом парень за спиной Кеннеди приобнял ее и с радостным воплем схватил за грудь, явно ожидая, что это будет запечатлено. Я навел камеру, кивнул – мол, готово, – но на кнопку спуска затвора так и не нажал.
Он отпустил Кеннеди, я снял еще несколько кадров, а потом сказал:
– Спасибо, ребята, достаточно.
Прежде чем уйти, я подошел к Кеннеди и тихонько спросил:
– Эй, ты в порядке? Я видел, как он тебя схватил. Хочешь, отвезу тебя домой?
Она рассмеялась мне в лицо:
– Ты серьезно? Да у меня все зашибись!
Развернулась и присоединилась к хохочущим спутникам, которые шагали по тротуару, шатаясь из стороны в сторону. Я постоял еще минутку, потом
