Океан на двоих - Виржини Гримальди
Тогда
Сентябрь, 1999
Эмма – 19 лет
Есть один парень, который приходит всегда в полдень. Он берет сандвич с курицей и свежими овощами, оранжину и садится в зеленое кресло перед «Сефорой». Думаю, он работает в магазине шмоток в самом конце галереи. Он немного похож на Мэтта Дэймона, особенно когда улыбается, мне так и кажется, что я попала в фильм «Умница Уилл Хантинг».
Есть еще ювелирша, она всегда берет сандвич с маслом и ветчиной, по средам добавляет к нему шоколадный эклер. Она всегда куда-то спешит, даже в свой перерыв.
И есть мой любимчик – дедушка, который приходит раз в неделю. Он берет только сахарный пирог, всегда спрашивает, как я поживаю, и каждый раз рассказывает, что работал здесь раньше и даже был на открытии супермаркета «Карфур».
Моя начальница не спускает с меня глаз, но, к счастью, есть клиенты. Честно говоря, я не представляла, что буду вкалывать в сандвичной посреди торговой галереи. Наоборот, я мечтала об университете, но я не жалуюсь: сначала я два месяца раздавала рекламки на светофоре, пока горит красный, и, если выбирать между моей новой работой и водителями, вообще не открывавшими окна, а еще придурком, проезжавшим в своем «Твинго» трижды в час с оголенным причиндалом, я, безусловно, предпочитаю сандвичную.
Мне очень нравится двойник Мэтта Дэймона. Я жду его прихода, готовлю слова, которые ему скажу. О нем я думаю, когда крашусь по утрам. Впервые мне кто-то нравится, с тех пор как все кончилось с Лоиком.
Сегодня он произнес кое-что еще, кроме заказа: спросил, как меня зовут. Он жутко трясся и рванул с места, когда я давала ему сдачу с двадцатифранковой банкноты. Вечером я закрылась с лишними деньгами в кассе и запланированным на выходные свиданием.
Я глупо улыбалась всю дорогу, пассажиры в автобусе, наверное, приняли меня за дурочку.
Улыбка сползает с моего лица на третьем этаже. Мне осталось подняться еще на два, но я уже слышу крики.
В кухне Агата сидит, съежившись, на корточках и прикрывает голову руками. Мама перед ней, спиной ко мне. Она меня не видит. «Если ты думаешь, что можешь так со мной разговаривать, детка, – говорит она Агате, – ты ошибаешься: нечего девчонке устанавливать свои правила в этом доме». Сестра стонет: «Извини, мама», но этого недостаточно. Та поднимает руку, вокруг ладони обмотан ремень, она готовится ударить. Такое случается все чаще и все жестче. Она всегда просит прощения, объясняет, что ей трудно воспитывать нас одной, что мы капризные, могли бы войти в ее положение, обнимает нас, называет своими дорогими девочками, повторяет, что мы для нее все, что без нас у нее нет смысла жить. Никогда у нас не было ни мысли, ни даже желания защититься, оттолкнуть ее. Мы терпим.
Но не в этот раз.
Гнев швыряет меня к ней, я хватаю ее за руку и останавливаю замах.
Она, красная от ярости, переводит взгляд на меня. Несколько секунд стоит, застыв, с поднятой рукой. Я думаю, что это хороший знак и мое вмешательство помогло ей осознать ситуацию, сейчас она уберет ремень туда, где ему место, – в штрипки брюк, и вечер продолжится извинениями и улыбками. Удар кожаного ремня по щеке кладет конец моим фантазиям.
Сейчас
8 августа
Агата
13:19
Эмма сейчас серфит не лучше, чем шар для игры в петанк. А в свое время из нас двоих она была способнее, вот уж точно: ничто не дается навсегда. Она старается, из гордости или из упрямства, не знаю, и каждый раз падает в воду в позе, несовместимой с законами тяготения. Она напоминает мне резиновых человечков, которые ползут вниз по стеклу на присосках. Я, конечно, не признаюсь ей, что регулярно тренируюсь с Люка, в кои-то веки у нее есть повод восхититься мной, и я не стану ей мешать.
Начался отлив, пляж снова доступен. Мы выходим из воды и ложимся на песок обсохнуть.
– У тебя все так же хорошо получается, – говорит она мне. – Часто серфишь?
– Никогда.
– Прекрати, сразу видно, что ты регулярно тренируешься!
– Смотри, осторожней, я недавно читала, что от зависти может разыграться геморрой.
Она смеется:
– Что за чушь!
– Не мучайся чувством вины, это совершенно естественно – завидовать моей природной грации. Ты провела больше времени под водой, чем на доске, и больше похожа на губку, чем на серфингистку.
Люка подходит к нам перекурить. Его щеки и нос прикрывает зеленый козырек.
– Ну что, сестрички Делорм, как вам сеанс серфинга?
Эмма хлопает себя по бедру:
– А, так это был серфинг? Я думала, прыжки в воду!
Люка посмеивается:
– Надо сказать, условия не блеск, на прошлой неделе было лучше. Правда, Агата?
Паршивец.
14:56
Мы возвращаем гидрокостюмы и доски, Люка предлагает нам прийти завтра. Сестра отказывается, что неудивительно, ей понадобится время переварить всю Атлантику, которую она заглотила.
Она заговаривает о нем, когда мы садимся на скутер. «Он симпатичнее, чем когда мы были детьми, – говорит она. – И более милый».
Он единственный мужчина, с которым мы остались друзьями после большего. Пропустив отрочество (два поцелуя без языка и без продолжения), мы пережили роман в двадцать лет. Он развивался подобно другим моим романам: стремительный взлет, обещания вечной любви, потом столь же стремительное падение и полный крах. Короче, пара тонких колготок живет дольше, чем мои романы. Полюбить я могу так же быстро, как и разлюбить. Дважды я съезжалась с парнями, один раз даже была невестой, каждый раз верила в лучшее и каждый раз разочаровывалась. С Люка все осталось на трепетном раннем этапе, мы остановились, толком не начав. Он признался однажды, что он такой же, как я, любит крайности, не переносит умеренность, ему нужно все или ничего. Иногда схожим людям лучше не быть вместе, и мы остались друзьями, хотя порой оказываемся в одной постели или попадаем в одну и ту же ситуацию.
Я надеюсь однажды найти кого-нибудь, кто сумеет удержать мою любовь. Но проблема именно во мне. Чтобы это понять, мне понадобилось определенное время, несколько врачей и, наверное, отъезд сестры.
Как и все девушки моего поколения, я грезила о вечной любви, прервать которую может только смерть. Неразлучные пары возводились в ранг образцов, разрывы считались катастрофой. Я хотела бы пережить такую любовь. Какая-то часть меня до сих пор на это надеется. Но, может быть, я создана для того, чтобы любить часто, а не долго. Может быть, мое сердце предпочитает спринт, а не длинные дистанции.
Я долго пыталась влиться в матрицы, встроиться в образцы, пока не смирилась с очевидным: я чаще оказываюсь исключением, чем подчиняюсь общим правилам. Когда я прохожу тесты в журналах, там никогда нет варианта, который бы мне подходил. Однажды Мима сказала, что норма недостаточно широка, что она шириной с ручеек в засуху, а должна быть огромной, как океан. И была права. Норма – железный ошейник, который годится только для того, чтобы люди успокаивали себя, сравнивая с другими. Я не нормальна, я – штучный экземпляр. Это как-никак выглядит получше.
– Агата! Осторожней! – орет Эмма мне в ухо.
Она решительно невыносима. Я же не виновата, что красный свет загорается как раз тогда, когда я ухожу в свои мысли.
15:19
Хотела бы я, чтобы мне объяснили одну вещь. Почему всегда натыкаешься на людей, которых не хочется видеть, и никогда – на тех, кого увидеть мечтаешь? Например, сейчас, возвращаясь в дом Мимы, я не отказалась бы встретить Брэда Питта (верхом на лошади, голого по пояс и желательно с длинными волосами, да неважно, в каком виде, лишь бы он, я не привередлива). Но нет, у калитки, кажется, нас поджидает Жоаким Гарсия. Я хочу его переехать, скажу в свое оправдание, что приняла его за «лежачего полицейского», но сомневаюсь, что сестра одобрит, поэтому паркуюсь как паинька.
– Ты проехала
