Океан на двоих - Виржини Гримальди
Он не ждет ответа, хлопает в ладоши и распевает вместе с остальными:
«Один, и два, и три: ноль! Один, и два, и три: ноль!»
Сейчас
8 августа
Эмма
7:56
Это уже становится ритуалом. Я возвращаюсь к океану, как к старому другу, с которым разошлась из-за какой-то, теперь уже забытой, ссоры. Каждое утро его сила дает мне мужество, которого не хватало вчера. Я выхожу, полная решимости сделать то, зачем приехала, но всякий раз, когда возвращаюсь в дом Мимы, моя решимость тает.
Океан сегодня бурный. Подгоняемые ветром волны взбухают, вздуваются, встают на дыбы, выгибаются и разбиваются в облаке пены. Меня мотает, я несколько раз ухожу под воду и едва успеваю перевести дыхание, как новая волна накрывает меня, заставляя нырнуть.
Когда я выхожу на берег, в мою сторону идет тот старик. Я ложусь на полотенце, вымотанная до предела. Проходя мимо, он удостаивает меня дружеским приветствием:
– Засранка.
Я сажусь и дарю ему свою лучшую улыбку:
– Добрый день, месье. Счастлива, что наши отношения развиваются.
11:43
Когда я вернулась, Агата не только встала, но была уже одета и донельзя возбуждена.
– У меня гениальная идея! – скромно заявила она.
– Хм.
(Гениальные идеи моей сестры редко бывают достойны так называться.)
– Мы поедем серфить! Люка ждет нас на пляже Кот-де-Баск с досками.
Я пыталась спорить, объясняла, что океан разбушевался, что обещали грозы (это ложь, но надо ли всегда заморачиваться правдой?), что я мало спала, – у Агаты на все был готов ответ, и, главное, ее энтузиазм оказался заразителен.
И вот я, после поездки на скутере, подсократившей мне жизнь (Агата явно считает дорожные знаки просто украшениями), взгромоздилась на доску для серфинга, которая, в свою очередь, взгромоздилась на волны океана, все такого же бурного, как утром.
Мне было, наверное, лет двадцать, когда я в последний раз вставала на доску. Помню мальчика, который тоже занимался каждое лето, он был ровесником моей сестры и ужасно раздражал меня своей манерой заканчивать фразы за инструктора и запросто проделывать абсолютно все, что мне не удавалось. Он вырос в того самого Люка, который одолжил нам доски и гидрокостюмы, и не просто вырос: он основал свою школу серфинга.
– Ловим следующую! – объявляет Агата, показывая на подступающую волну.
Я ложусь на доску и отталкиваюсь. Пытаюсь встать на ноги, но мое чувство равновесия против. Я не преодолела и метра, как меня расплющивает, точно блин на сковороде, щека горит от хлестнувшей ее волны, нос промыт бурлящей морской водой.
То-то Алекс посмеется, когда я ему об этом расскажу.
Впервые за долгое время мне не терпится с ним поговорить. Со вчерашнего дня меня не отпускает чувство, которого я давно уже не испытывала. Я скучаю по Алексу. Не только по его надежности и всему тому, что он мне дает в жизни, не только по тому, что он значит для меня. Сейчас я чувствую, что скучаю именно по нему самому. Со временем мы стали единым целым: Эмма-и-Алекс, Алекс-и-Эмма, папа-и-мама, родители-Алисы-и-Саши. Да, с годами он стал частью меня. Я не представляю себе жизни без него, как не представляю жизни без своей правой руки. Сердце сжимается в груди. Я сознаю, что никогда не задавала встречного вопроса. А он? Что он чувствует? Может ли жить без меня? При этом я нутром понимаю, что делаю здесь, в этом гидрокостюме.
Я вцепилась в руку Алекса, когда выпустила руку сестренки. Я не оставила ему иного выбора, кроме как помочь мне двигаться дальше. Навязала свою зависимость от него, потому что нуждалась в ней. Эта неделя была мне необходима не только чтобы вновь обрести Агату, она была мне нужна и для того, чтобы суметь разжать пальцы, сжимающие руку Алекса.
Я знаю, что он это понял. Звонить мне просто так не в его духе. В его духе послать мне сообщение о том, что он услышал нашу мелодию по радио, или позвонить, чтобы сказать, в каком восхитительном ресторане он пообедал. Каждый вечер он пересказывает мне свой день и спрашивает, как прошел мой. Молчание дается ему непросто.
– О чем ты думаешь? – прерывает мои мысли Агата между двумя волнами.
– Ни о чем.
– Никто не может ни о чем не думать. Ну, если не считать нашего дяди. Ему не хватает для этого главной оснастки.
– Да уж. Его мозги пропали без вести.
– В девяностом году ему в ухо попал песок и до сих пор находится там в падении.
– Что хуже черной дыры? Череп дяди Жан-Ива.
– Его мозг пропал в Бермудском треугольнике.
Я смеюсь до колик в животе. Мы пропускаем несколько волн, пока не выбираем подходящую. Движения вспоминаются сами собой, я приседаю на корточки, встаю на ноги, нахожу равновесие, и течение несет меня. Недолго, три секунды максимум, потом я опять оказываюсь в воде с головой, но чувство свободы, которое я испытала, мало с чем можно сравнить.
Тогда
Август, 1999
Агата – 14 лет
Я устала, сил нет. Мы легли очень поздно из-за ночи падающих звезд: их было так много, как будто в небе запустили фейерверк (дядя Жан-Ив говорит «фервек», мы с Жеромом смеемся над ним, а тетя нет. Кажется, я вообще никогда не видела, чтобы она смеялась. Может, у нее недержание, как у женщины в рекламе). Я уснула в машине на обратном пути, и дедуля отнес меня в кровать. Я думала, что утром мне разрешат поспать подольше, как бы не так, Мима подняла нас ни свет ни заря (в десять часов) и повела на урок серфинга.
Парень с севера тоже был там, он изменился с прошлого года. У него длинные волосы и прыщи на лбу (он, наверное, не знает о существовании лосьона «Клин Скин», а я знаю эту вонючую штуку). Он мне напомнил, что его зовут Люка, как будто я забыла. Я даже не забыла, что он обещал мне писать, после того как поцеловал за сараем прошлым летом. В отместку я не разговариваю с ним все утро, держусь с Жоакимом, сыном мадам Гарсия (Миминой соседки). Он славный, но немного липучий (как и его волосы, я никогда не видела таких сальных волос. Наверное, на них можно жарить картошку). Я строю из себя гордячку, а ведь часами сидела у телефона, ждала звонка этого урода. Мама говорила, что я смешная, несколько недель я не выходила из дома: вдруг он позвонит. Не понимаю, как я могла подумать, что он может заинтересоваться мной, девочкой с карикатурной внешностью. Я курчавая, как овца, у меня глазунья вместо грудей, зубочистки вместо ног, а на животе такие волны, какие даже Пикассо не решился бы изобразить. Словом, я никогда не встречала никого страшнее меня, я всматриваюсь в зеркало, но оно беспощадно. Между прочим, я нашла фотографии родителей в молодости, они были красивые (если не считать их причесок, караул!), а моя сестра – просто красотка.
Я говорю, что мне плевать, но, по правде, я бы хотела быть красивой. Так легче жить, все хотят дружить с красивыми, все слушают, что они говорят, как будто они умнее, хотя на самом деле просто лучше упакованы.
После урока серфинга Жоаким предложил мне пособирать ракушки. В отлив их полно, и он знает, что я их коллекционирую. У меня их полная коробка в моей комнате у Мимы (бывшей папиной), я расписываю их гуашью, это красиво. Я говорю: «Да».
Когда я снимаю гидрокостюм, ко мне подходит Люка. Ему отчего-то неловко, он смотрит в песок, это меня устраивает, так он не видит моих шрамов на бедрах. Он говорит, что хотел мне позвонить, но мой номер стерся, прежде чем он успел переписать его на бумагу (я записала у него на руке). Говорит, что ему очень жаль, он искал в справочнике, даже звонил в справочную службу, но так и не нашел, он думал обо мне весь год. Мне хочется плакать и смеяться
