После завтрака - Дефне Суман
Папа!
Этот крик не сорвался с губ, но еще звенел в моей голове, когда я очнулся в холодном поту. Телефонный звонок, громкость которого была установлена на максимум, разрывал наполненный зловещим тусклым светом воздух. Я сбросил тонкое желтое одеяло и босиком выскочил из комнаты. Несмотря на летнее время, каменный пол был холоден как лед. Мама рассердится, что я не надел тапочки, будет пугать, что живот заболит.
Но нет! Мама, одетая в хлопчатобумажную ночную рубашку с короткими рукавами, застыла с красной телефонной трубкой в руке, освещенная бледным светом занимающейся зари. Она тоже босая. Каштановые волосы рассыпаны по плечам. Глаза большие-большие. Скулы заострились. Я никогда ее такой не видел. Эта женщина была похожа не на мою маму, а на крестьянку из деревни. Самым страшным, не знаю уж почему, было то, что она не надела тапочки. Я подбежал к ней, обнял за ноги. Из трубки доносился дядин голос.
– Небахат, ты тут? Ты слушаешь? Никуда не уходи. Я сейчас приеду. Поняла? Я уже выхожу. Пожалуйста, не надо тебе сюда приезжать.
Дядя замолчал. Из трубки послышался гудок. Ровная, бесконечная нота ля. Пииииии. Я все еще стоял, обхватив мамины ноги, и гудок мне было отлично слышно. А вот мама его не слышала, хотя и прижимала трубку к уху. Я встал на цыпочки, вынул трубку из ее руки и положил на место. Телефон коротко звякнул. Этот звук словно бы вывел маму из гипноза. Она взяла меня за руку и усадила на диван у окна, выходившего на наш разоренный сад. Небо светлело, звезды гасли, и вместе с ними гасло что-то во мне. Маме не нужно было ничего говорить. Случилось что-то очень плохое. Самое плохое, что только могло случиться.
– У Фикрета родилась дочка, – пробормотала Нур, возвращая беспроводной телефон на тумбочку. Новые телефоны уже не звякали, когда кладешь трубку. И номер не надо было набирать – вместо диска кнопки. С каждым днем мы становились все более и более нетерпеливыми. Технический прогресс, подлаживаясь под нашу торопливость, предлагал множество новых способов делать все проще и быстрее.
Я еще сидел в кровати, затаив дыхание, и теперь наконец перевел дух. Нур подтянула колени к животу. Ее голос доносился словно бы из далекой страны сна:
– Назвали ее Селин. Селин Сюхейла. В память о маме…
Ее маленькая головка утонула в самой большой и самой мягкой подушке из всех, что я встречал в жизни, – так, что почти скрылась из виду. Во время наших ночных забав Нур вспотела, и на наволочке остался след от панковской ярко-красной краски для волос, которую она привезла из Канады, где побывала прошлым летом, увязавшись за одним из своих парней. Я прикоснулся к ее шее. Нур вздохнула. Она уже снова погрузилась в глубокий сон. Если вообще просыпалась. Интересно, вспомнит она, когда проснется, что ей уже сообщили о рождении племянницы? Нур не спит по ночам, на заре засыпает, и тут ее уже не разбудишь, хоть из пушки стреляй.
Набросив на голую спину одеяло, я встал с кровати. Я – полная противоположность Нур. Если я проснусь после рассвета, ни за что снова не усну. Поскольку ночью мы трахались во всех комнатах, какие только были в доме, поиски одежды заняли довольно много времени. Было ужасно холодно, так что у меня даже зубы застучали – я ведь бродил из комнаты в комнату в голом виде. Ложась спать, мы выключили бойлер. Фрейя перед отъездом дала Нур строгие инструкции на этот счет. Газ стоил дорого. В тех комнатах, куда не заходишь, нужно было закручивать вентили калориферов и закрывать двери. В конце концов я нашел свое нижнее белье в комнате Огуза, в коробке с конструктором «Лего», а брюки – на покрытой ковром лестнице. Рубашка и свитер обнаружились на первом этаже, в гостиной. Один носок каким-то образом занесло аж на кухню, а второй остался в штанине.
Когда я спустился вниз, собака проснулась, потянулась и завиляла хвостом. Я погладил ее по голове. Шерсть у нее была белоснежная, глаза – словно подведенные черной тушью. Я почесал собаку за ухом. Это был единственный свидетель наших ночных шалостей. Когда Нур забрала ее из конуры в теплый дом, собака с довольным видом улеглась на краешек ковра, свернулась калачиком и уснула.
– А ну признавайся, скотина ты этакая, подсматривала за нами одним глазком?
Хаски, словно поняв, о чем я говорю, перевела взгляд на валявшуюся на полу куртку Нур – кожаную, с меховым воротником. Выбегая из дома за собакой, Нур набросила эту куртку на голое тело. Когда вернулась, живот у нее был холодный как лед. Вспомнив эту картину, я почувствовал возбуждение. Стоило подумать о том, как я подмял Нур под себя, даже не дав ей снять куртку, мой член тут же отвердел, словно это не он ночью столько раз извергался, получив желаемое. Сейчас голая, жаркая, живая Нур лежит под одеялом… Собака, потягиваясь, встала, обошла вокруг меня и издала звук – что-то среднее между стоном и лаем. Гулять, наверное, хочет. Я подошел к окну. Снег перестал. Геджеконду[24], облепившие склон холма напротив, под матово-белым безжизненным небом казались особенно уродливыми. Я поднял куртку и повесил на вешалку за дверью. Там же висел и поводок. Собака давно уже сидела у двери и смотрела на меня черными глазами. Я надел свое пальто и армейские ботинки, взял хаски на поводок, и мы вышли.
Едва захлопнулась застекленная входная дверь, как до меня дошло, что ключа-то у меня нет. Чтоб меня! Вот так дурак! А ведь я хотел, погуляв с собакой, забраться к Нур под одеяло. Зачем вообще нужно было выходить? Я с трудом удержался от того, чтобы забарабанить в матовое стекло двери. Собака дергала поводок. Делать было нечего, я пошел туда, куда она меня тянула.
Потеплело, и белое покрывало, легшее вчера на сад, превратилось в мягкую грязную кашицу. Вот такой он, стамбульский снег. Не успеешь обрадоваться, что он скрыл все неприглядное, как весь город внезапно превращается в нестерпимо гадкий океан грязи. Мокро, слякотно. Собака тянула меня в сторону раскисшего оврага, представлявшего собой естественную границу между виллой Фикрета и кварталом геджеконду. На обочине грунтовой дороги, проходившей мимо дома, стоял бордовый «Фиат Уно» Нур. Надо бы его убрать с откоса, пока тепло, и припарковать где-нибудь на ровном месте. А то если снова все обледенеет, мы его отсюда не выведем.
Я поднял голову и посмотрел на
