После завтрака - Дефне Суман
И только в море, рассекая руками его синеву, я чувствую, что попала в подлинную реальность, в самое ее средоточие. Так было в детстве, так есть сейчас. Может быть, поэтому в то прохладное апрельское утро, сидя рядом с Бураком на носу приближающейся к берегу яхты, я почувствовала, что этот входящий в мою жизнь мужчина тоже пообещает мне цельность и завершенность, хотя на самом деле, как и все, только лишь похитит часть меня, и неожиданно крикнула:
– Эй, Бурак! А ну-ка, сплаваем! Готов? Прыгай!
Под удивленным взглядом Бурака я сняла с себя свитер и спортивный костюм и убежала на корму. Девчонки восторженно завопили. Онур нахмурился. Вернулась я уже в бикини. Бурак смущенно стягивал с себя футболку. Он был похож на худосочного, хилого подростка: узкая грудная клетка, длинные ноги… Ни за что не буду спать с этим пареньком! Я на ходу спрыгнула с борта. Ух, как холодно! До костей пробрало. Я завопила и начала изо всех сил грести. Яхта, оставляя за собой пенистый след, отошла в сторону. Девчонки кричали что-то ободрительное.
– Прыгай, Бурак! Сначала холодно, но потом привыкнешь!
Бедный Бурак, дрожа от озноба, прыгнул в воду – потому лишь, что хотел произвести на меня впечатление. Девчонки захлопали в ладоши:
– Браво, Бурак!
Плавал он лучше, чем я думала. С неожиданной силой и уверенностью загребая своими худыми бледными руками, он вскоре догнал меня, и мы остановились. Бухта, зажатая между крутыми скалами, напоминала бассейн, а бирюзовая вода была так прозрачна, что видно было камни глубоко на дне. Между наших бледных ног, висящих в воде словно бы отдельно от нас, маневрировали стайки серо-голубых рыбок, мгновенно меняя направление. Я посмотрела на Бурака. Не приходилось сомневаться, что детство он провел в тесном общении с морем. Для него, как и для меня, оно было родным домом. Морская синева отражалась в его глазах, и они блестели, словно сдобренные маслом оливки. Без очков его можно было бы даже назвать красивым. Если немножко загорит на солнце да окрепнет на свежем воздухе, может быть, я и буду с ним спать.
Мы вместе поплыли к пляжу.
9
Когда зазвонил телефон, возвестивший о рождении Селин Сюхейлы, мы с Нур спали в кровати Фикрета и Фрейи. Нур, не открывая глаз, протянула руку к беспроводному телефону, лежавшему на тумбочке. Я молча выбрался из-под груды одеял и сел. Нур так толком и не проснулась и с трудом удерживала телефон у уха – в любой момент он мог упасть на подушку. Я с тревогой пытался расслышать доносившийся из трубки голос.
Мне очень не нравится, когда меня будят телефонные звонки. С тех самых пор, как не стало отца.
Это был год, когда бульдозеры уничтожили наш сад. Лето после первого класса школы. Я проснулся от телефонного звонка. Мамы рядом не было. Из-за занавески пробивался зловещий лиловый свет. Где папа? Папы нет. Как это порой бывало, остался на ночь в Эрдеке[23]. Опять собрались с сослуживцами дома у дяди. «Опоздал на последнюю маршрутку, Небахат, переночую у брата».
В то время мне часто снились кошмары – как правило, именно в те ночи, когда отец ночевал в Эрдеке. Я просыпался в слезах, звал маму, требовал, чтобы она сидела со мной, пока не усну – но под впечатлением от кошмара уснуть никак не мог. Чтобы поспать самой, маме, когда отца не было дома, приходилось пускать меня в свою кровать.
В ту ночь мне снилось, что у нас все еще есть сад. Его не отобрали. Увидев это, я очень обрадовался. Оказывается, это все был дурной сон. Потом цвет у сна поменялся; в сад, как когда-то произошло наяву, с ревом въехал бульдозер и принялся своей огромной лапой выкорчевывать нашу вишню, разбрасывая по сторонам щепки и комья земли, словно плевки. Ветви падают на развороченную почву и рассыпают по ней ярко-красные ягоды. Мама стоит на пороге, держа в руках смятое кухонное полотенце в цветочек.
Папы в этом сне нет. Как не было его в тот день, когда в наш сад вторгся бульдозер. Я злюсь на отца. Это он виноват в том, что мы потеряли сад. Но как это вышло? Я не знаю. Не хватило чьей-то подписи? Потерялся какой-то документ? Или этот сад и вправду никогда нам не принадлежал? Оформляя наследство, отец что-то упустил из виду. В суде мы проиграли, и городские власти получили право провести перед нашим домом дорогу – для того, чтобы можно было возить грузовиками уголь в новые дома. Я зол на отца. Это он во всем виноват.
Вишни бульдозеру мало, и он набрасывается на лавровое дерево, а потом на сливу. Они высокие, падают медленно и неохотно. Ветви, долгие годы дарившие друг другу тень, и длинные стволы лежат теперь бок о бок на земле. Для шелковицы сил у бульдозера маловато. Ее срубят. Нападут на нее с топорами. Отец несколько дней будет угрюмо молчать. Эта шелковица росла в нашем саду еще во времена моего деда, а может, и раньше. Сам сад принадлежал скорее ей, чем нам. Ее корни уходили под дом, дотягивались до соседских владений. Теперь же нанятые городскими властями рабочие, набросив на огромное дерево канаты, пытались повалить его на землю, а их товарищи потирали руки в предвкушении: «Шелковица будет наша!» Что значит «наша»? Какой будет в этом смысл после того, как вы срубите и повалите ее, рассыпав ягоды по земле и убив ее душу? Сожгут, говорит мама тихим голосом, чтобы отец не услышал. Будут у них дрова на зиму.
Бульдозер давит своими гусеницами мамину лаванду и розмарин. Потом разворачивается в мою сторону. Поднимает свой ковш все выше
