Чужой ребенок - Родион Андреевич Белецкий
* * *
Спит, сопит ребенок Ванечка. Ночь. Окно открыто. Ира спит чутко. Просыпается то и дело, слушает ровное дыхание ребенка, понимает, что Миша не пришел еще, и снова засыпает.
Открывается входная дверь. Ира просыпается, широко открывает глаза, но щеку от подушки не отрывает. Распахивается дверь в комнату, входит Миша.
– Не спишь?
– Ты руки не помыл, – Ира приподнялась на локте.
– Помою, – Миша сел на кровать, заскрипели пружины.
– И кроссовки не снял.
Миша нагнулся, стал развязывать шнурки.
– Что случилось? – спросила Ира, воровское сердце вещун.
– Всё нормально.
– Не морочь мне голову! Я же вижу, что нет. Что случилось?
– Да там, на работе… – протянул Миша неохотно.
Ира была настойчива, и он рассказал.
Взбунтовались курьеры. Побросали велосипеды возле офиса, свалили сумки и бродили, разжигая в себе недовольство, прямо перед входом: «Месяц не платили!», «Совсем денег нет!», «Вообще оборзели вконец!», «Велосипед починить не могу!»
Широкий спектр акцентов и дефектов речи: «Штрафами задолбали! Больше часа доставляешь – штраф!», «За вежливость штраф ввели, суки-сволочи!»
«Че на улице стоим? Пошли в офис и скажем всё!»
Лица просветлели, спины выпрямились. Простая революционная мысль принесла надежду.
«Пошли! Правильно! В офис! Деньги пускай дают!»
Крики, топот ног, велосипедные звонки. Ломанулись курьеры в единственную дверь, создав серьезную пробку.
– Ты тоже пошел? – спросила Ира, садясь на кровати.
– Что я, дурак, что ли?
– Правильно. Ничего бы им не дали.
– А им и не дали, – сказал Миша. – Только уволили половину. А я деньги с заказов не стал сдавать и свалил. Сорок пять косарей.
– В смысле? Они же тебя на работе искать будут!
– Хрен найдут! Я симку поменял на мобиле. Да, запиши мой новый номер.
– Подожди. – Ира проснулась окончательно. – Ты что, уволился?
– Ну, считай, что так. Они ж денег не платят. Вот сорок пять штук себе оставил, – Миша показал деньги и широко улыбнулся.
– А чего ты такой радостный?
– А чего мне теперь – грустить, что ли?
– Значит так, – сказала Ира. – Ты завтра утром пойдешь к ним и вернешь деньги.
– Чего?
– Не «чего», а пойдешь и вернешь. Всё до копейки.
– Что? – У Миши было столько слов на это, что он не знал, какое сказать первым. – Да они – уроды, зарплату зажимают! Штрафуют за каждый чих! Они копейки жалкие у пацанов отбирают и ведут себя как мрази! Хуже ментов! Как можно честным трудом прожить честному человеку, скажи, как?! Когда все против него! Если ты своим горбом деньги зарабатываешь, на тебе все ездят! Как с этим быть?! Как выживать? Если у тебя жена не работает и ребенок еще маленький? Как его кормить?!
Закончил Миша на высокой ноте. Наступила тишина, в которой было слышно, как сопит Ванечка.
– Закончил? – спросила Ира.
– Да!
– Завтра пойдешь и вернешь деньги!
– Может, мне еще извиниться перед ними?
– Надо будет, извинишься.
– Это мне говорит человек, которого я лично за руку поймал?! – это был запрещенный прием.
– Я больше не ворую, – сказал Ира.
– Давно ли?
– С тех пор, как у нас Ванечка.
– Ага. Ворованный ребенок.
Ира задохнулась от возмущения.
– Да как ты… как ты можешь такое говорить?! Да еще так громко?!
– А ты не выпендривайся, – сказал Миша.
– Я не хочу тебя видеть, ясно! Не хочу с тобой в одной постели спать! И сексом не хочу с тобой заниматься! Какой же ты гад!
– А секс-то тут при чем? – искренне удивился Миша.
* * *
Ночью позвонил Геныч. Усатая ночная фея. Кашлянул, рассыпал лунную волшебную пыльцу и сказал в трубку:
– Алло? Ты спишь?
– Конечно, я сплю, – сказала я. – Два часа ночи.
Геныч помолчал:
– Ротманский скончался.
– Очень жаль, – сказала я. – А кто это?
Геныч очень удивился:
– Ты что, не смотрела «Тракторину»?
– Нет, – ответила я и подумала: «Почему это его так удивляет?»
– Это неправильно, – сказал Геныч. – Этот фильм тебе надо посмотреть.
– Прямо сейчас? – спросила я.
Геныч, со свойственной ему занудливостью, пустился в объяснения. Оказалось, умер народный артист, советская кинозвезда, исполнитель главной роли в черно-белом фильме фиг знает какого года, под названием «Тракторина». Фильм я смотреть не стала, а утром поехала к вдове Ротманского. Вдова была вдове моложе покойного. А тот умер в возрасте девяноста восьми лет. Вот и считайте.
Я смотрела на старинные часы, размером с входную дверь. Часы стояли в прихожей. Я смотрела на них в течение всего разговора. Это значит, что меня дальше прихожей не пустили.
– Примите мои самые искренние соболезнования, – сказала я вдове артиста Ротманского.
– Вы смотрели «Тракторину»? – спросила вдова.
Да что ж они все к этой «Тракторине» привязались?! Врать не хотелось. Особенно в такой момент. И я сказала правду. А зря.
– Вы знаете, пока нет. Но я собираюсь…
– Тогда вы вряд ли поймете душу Павла Сергеевича, – остановила меня вдова артиста.
– Я обязательно посмотрю. Обещаю.
Вдова взглянула на меня, как гордый первопроходец на гнус (совокупность кровососущих двукрылых насекомых).
– Даже если посмотрите, вы вряд ли оцените эту кинокартину.
Я едва скрывала раздражение:
– Почему вы так решили?
– Я могу быть с вами откровенной? – Ротманская понизила голос.
– Да, конечно.
– Ваша манера, ваши повадки. С зимы двухтысячного года я перестала обманываться в людях такого сорта.
Какого я сорта, я так и не поняла. Судя по всему, не высшего.
Жестко мотивированная подобным неласковым приемом, я устроила звезде «Тракторины» первоклассные похороны. Я поставила на уши Дом кино, добилась телеграммы из администрации президента и скидки на венки.
В зале сменялись огромные черно-белые фотографии. Ротманский в своей лучшей форме. В молодости он был красавчиком.
Когда выносили гроб из Дома кино, публика хлопала, кричала «браво», гудели автомобили. Тут еще, как специально, дождь пошел, и я прослезилась. Остановилось движение, рукоплескали Брестские улицы – и Первая, и Вторая.
Однако вдова всего этого не оценила.
– Где я должна расписаться? – спросила она в офисе.
Я показала пальцем на ведомости:
– Здесь и здесь. У нас строгая отчетность. Вот ручка…
Она поставила подпись.
– Я вижу, здесь написано «фонд», – сказала она.
– Да, у нас фонд.
– А я думала, у вас тут шарашкина контора. И хорошо живет фонд на сэкономленные на похоронах деньги?
Меня словно кипятком обдало.
– Что вы имеете в виду?
– Можете не отвечать, – Ротманская смотрела на меня сверху вниз. – Это был риторический вопрос. Народного артиста похоронили, как собаку за гаражами.
– Подождите, вы же говорили, что вас всё устраивает!
– А у меня был выбор?! Вот ваша ручка. Возвращаю. У вас же строгая отчетность.
Она положила мою ручку с выражением брезгливости на лице и вышла.
А потом я плакала. Я плакала, граждане судьи. Рыдала у себя в клетушке, а перепуганный Геныч носил мне туда коробки с бумажными салфетками. На следующий день я пришла к Филимонову с докладом. Лицо опухшее, красное, движения порывистые.
– Расстроила тебя вдова? – спросил Филимонов.
– Геныч вам всё рассказал?
– Помнишь, ты меня спрашивала?
– Спрашивала? Вы о чем?
Филимонов уперся руками в спинку кресла:
– Спрашивала, зачем себя очернять? Всё просто. Чтобы ты ни делал, публика сама о тебе всё придумает, в самом лучшем виде. Вернее, в самом худшем виде. Так что лучше, если ты сам станешь распускать о себе плохие слухи. Так, по крайней мере, ты можешь их контролировать.
Филимонов еще сказал, лучше выглядеть плохим, в другое сейчас никто не верит. Что ж, подумала я, выгляжу я неважно. Значит, я на правильном пути!
* * *
Ира катила коляску по тротуару, словно не коляска это была, а таран. Миша еле поспевал за ней.
– Ира! Погоди! Да подожди ты! Ир!..
– Я с тобой не разговариваю.
– Ну, извини, – Миша на ходу развел руками.
– Вообще не хочу слышать твоих извинений!
– Я вернул деньги.
– Прекрасно, молодец. Купи себе медаль.
Пошли дальше молча.
– Как же ты меня бесишь! – сказал Миша после паузы.
– Прекрасно. Тогда чего ты здесь делаешь?
– Это и мой ребенок тоже, между прочим!
Ира резко остановилась:
– С чего это?
– Это я его украл, если ты забыла.
– Не важно, кто украл, – сказала Ира со значением. – Важно, кто воспитал.
– Важно, кто кормит!
– Кормилец нарисовался.
– Представь себе.
Ира встала перед коляской, словно защищала младенца своим телом.
– И много ты курьером заработал!
Это было очень обидно. В Мише неожиданно проснулся пролетарий-интернационалист:
– Всё своим трудом, между прочим! Вот этими вот руками! – Подумав, он добавил: – И ногами!
– Ты на работу вернулся?
– А тебе-то что? – спросил Миша.
– Вернулся или нет?
– Подожди… – Миша замер, как сурикат, вглядываясь в даль.
– Чего ждать-то? Мы на что жить будем?
– Да подожди ты! – прервал ее Миша. – Посмотри, вон там…
Ира прищурилась:
