Там темно - Мария Николаевна Лебедева
– Кирочка! – заходится кто-то, кто это, это женщина, это родственница, с кем она говорит, а, понятно, что же ей надо, может быть, можно пройти. – Кира, какое платье! Сказала как раз твоей матери, что вот, вот как надо, что и празднично, и не пошло. Хотя вот ты-то как раз можешь одеться как хочешь!
Ей вторит ещё одна, и, может быть, третья, пока все ровесницы Киры кучкуются в стороне.
Кира рассеянно кивает в ответ, глаза блестят чуть сильнее обычного, испарина глиттером праздничным переливается что на лбу, что над верхней губой – можно подумать, особенность макияжа.
– С твоей фигурой – хоть без ничего ходить!
Спасибо, ну что вы, это звучит, конечно, ни капли не странно. Возьму на заметку ваш дельный совет, где моя записная книжка.
– Не то что тут некоторые вырядились, знаешь, аж неприятно смотреть. Всё отовсюду торчит. Напоказ! Должна быть тайна.
Расскажите Кире про тайны, она же тут вся как забитый доверху тайник. Между рёбрами дёрнулось и зашлось, захотелось приоткрыть рот.
– Так не смотрите, – вдруг говорит Кира не своим каким-то тоном, резким, глубоким, как в микрофон говорит.
Сквозь плотную ткань это совсем и не видно, но платье сейчас разойдётся по швам – сразу станет понятно: под тканью лишь темень. Темнота подтекала из глаз, притворяясь расплывшейся тушью, красила изнутри итальянские туфли.
Кира заметила: друг жениха зажал в кулаке подвязку и шарит глазами в толпе.
Ты же помнишь, куда бежать?
Резко кончился воздух – ударили прямо под дых, зацепили крючком, выволокли на берег. Здесь иные порядки, здесь надо дышать, а этого ты не умеешь. Ох, с твоим-то хвостом по земле не пройтись, твои жалкие жабры тут вовсе не к месту.
Платье узко в районе рёбер, и Кира, неловко вывернув руки, дёргает-дёргает змейку. Легче не стало. Рука хочет стянуть и шёлк, и чесучее тонкое кружево, но испуганно опадает: если уж суждено найти её тело, пусть уж будет хотя бы одетым. Кире назло тело точно найдёт вездесущий друг жениха. Спросит:
– А что ещё любишь?
Сядет рядом дождаться ответа.
Отстранённая дикая мысль: интересно, а труп в туалете – это тоже такая примета на долгую жизнь молодым?
Это думает кто-то другой, кто-то чужой рассуждает за Киру, сама она не умеет, помнит только, как надо бояться.
Вот так. Да, вот так.
И трястись. Как от холода. Это же холод?
Трепыхается сердце. Кожа влажно блестит. Здесь хорошее освещение, слишком хорошее. Белый свет – наотмашь по глазам. Чешуинками рассыпались бледные веснушки. Кирино лицо отражается со всех сторон – фас, левый профиль и правый. Волосы, волнами уложенные, у лица повисли неопрятными сосульками. Капля скатилась с прямого тонкого носа, упала в ямку над верхней губой. Змейка от платья вдруг обернулась почти настоящей змеёй, миновала лопатки, где кожи коснулась, там стали мурашки, скользкая шкурка.
В фильмах в такие моменты герой почему-то всегда упирается ладонями в раковину по обеим её сторонам. Кира и рада бы упереться, но кто-то набрызгал здесь кругом воды. Нечем вытереть? Где полотенца?
Брезгливость как базовая из настроек не позволяет сползти по стене.
Кира всё повторяла себе: ну, умойся прохладной водой, дыши, как читала, как надо дышать, – и неловко топталась на месте, пока шум, запахи и цвета – с собой притащила из зала – не настигают разом, успевай добежать. Светлый кафель кажется чистым, даже если рассматривать ближе. Хороший, моющим средством благоухающий кафель.
А, нет. Боже мой.
Волосок.
Если несколько стен миновать, прорваться сквозь шум и людей, можно как раз разобрать мамин низкий, возражений не терпящий голос.
– Ой, слушай, они все сейчас хилые. Неврозы у них. Вон моя Кирка – здоровая, красивая девка! Видела, вымахала какая? И никаких проблем с ней. Воспитывать надо нормально, – говорит она, перекрывая музыку, и по лицу пробегают неоновые пятна.
Здоровая красивая девка Кирка остервенело полощет рот.
Ответ 6
Я не испытываю никакой особенной неудовлетворённости
больше месяца назад
В школу, значит, пришли активисты порешать проблемы подростков.
Как то: половая распущенность, непонимание ценности брака, подверженность пропаганде, от которой начнут сразу гнить. В этом возрасте – так говорили – молодёжь интересуют исключительно разные сексы; временами – под веществами, будто мало своих же гормонов. Страшный возраст, опаснейший возраст, из него вернутся не все. Кто не вернётся, тот скажет: в этом возрасте молодёжь… и так далее, как там по тексту…
Будут сейчас говорить об абортах, принесли пластмассовых кукол.
Вроде как были должны зайти к ребятам немного помладше, непонятно, как оказались в Ясином классе, – может, учительница попросила, с неё станется, может, кто из родителей проявил инициативу – это не столь уж и важно. Как бы то ни было, активисты пришли, а на белой и чистой доске висел их плакат «Подумай!» и фоточка малыша.
Что ж, подумать всегда хорошо.
Яся подумала, скоро ли перемена.
Взгляд скользил, не желая совсем задержаться на ком-то конкретном, просто плавал по кабинету, не отмечая попутно никаких необычных событий.
Волонтёры – уставшие взрослые – больше всего походили на сильно помятых подростков, не спавших много ночей. Отчего-то их было жалко.
Куклы были ничего. Самая крошка едва ли с фасолинку величиной, малюсенький спящий младенец, ручку тянет в чертой обозначенный рот.
Говорят: эти куклы, считай, ежедневно жизни спасают во всех уголках страны. Это вот эмбрионы. Они очень умные, и любящие, и всё такое, посмотрите на их крохотные ручки.
Яся внимательно посмотрела на крохотные ручки.
Да, действительно. Очень малы.
После кукол им показали научный пугающий фильм. Тут тоже прошло без обмана. Эмбрион в самом деле казался потолковее семилетки, мило всем объяснил, чем конкретно настолько хорош. Фоном играла грустная музыка, чуть слышно стучал метроном. Характер персонажа развивался, зрел конфликт с женщиной, у которой он был внутри, мелодия становилась тревожнее.
Эмбрион читал стихи.
Кто-то отказался смотреть, кто-то начал с другими спорить. Фильм вызвал дичайший хохот на опальном ряду задних парт, и учительница сказала, что нынешнее поколение сплошь пустые никчёмные люди и что будь они жертвой аборта, то вели бы себя по-другому.
Прежде Яся встряла бы в спор, спорить она обожала, но сегодня не до того.
Было тут нечто другое.
Да, было.
Сразу и не расслышишь: вокруг все галдят, и растерянные активисты пытаются побыстрей вспомнить, как же там по инструкции надо, а на экране сгущаются краски, с
