Мой «Фейсбук» - Валерий Владимирович Зеленогорский
Нужен был подвиг, и я искал для него место и нашел.
Я получил инсайдерскую информацию, что к нам в лагерь приедут китайцы — подслушал начальника лагеря и врача, которые пили в столовой после ужина с каким-то пузатым из месткома, я был дежурным по столовой и услышал; этот шанс упустить было нельзя.
Готовился концерт для китайских гостей, и я подошел к усатой женщине с аккордеоном и сказал, что буду петь песню «Белла чао» — я наврал ей, что это песня китайских партизан, усатая поверила и записала меня в программу.
Пел я не очень, но на китайском в лагере никто не мог, а тут гости; я репетировал в туалете после отбоя, выходило громко и радостно.
Наступил день триумфа, Леонова лично прослушала мое пение и осталась довольна, подивившись моему знанию древнего языка. Она спросила, где я выучил китайский, я ответил уклончиво, намекнул, что папа, которого сроду не было, — разведчик типа Зорге (а бабушка называла его — «эта тварь»), но просил не распространяться о гостайне. Леонова обещала, я летал.
Китайцы приехали, была линейка, потом обед, праздничный с рисовой кашей, котлетами и пирожными с кремом. Я есть не мог, меня колотило от предчувствия.
Потом все пошли в клуб, где начался концерт, сначала был хор, потом танец с веерами, потом Леонова — она, конечно, была ведущей — объявила меня.
Услышав название песни, китайцы зашушукали, узнали песню — и началось.
Я в белой рубашке и в галстуке Леоновой вышел на середину сцены, и усатая заиграла; китайцы сразу стали хлопать и подпевать, мне же осталось только открывать рот, и я с выпученными глазами орал только два слова «БЕЛЛА ЧАО».
Феерический успех завершился поцелуем китайской девочки с букетом и поцелуем Леоновой без букета, на такое я даже рассчитывать не мог, я стал героем, но день еще не закончился.
Начальник лагеря кожаной рукой обнял меня и больно ущипнул за щеку, обещал грамоту и ценный подарок, от него как-то невкусно пахло сапогами, протезом и одеколоном с потом пополам.
Потом было кино «Адмирал Нахимов», Леонова махнула мне рукой, и мы сели рядом.
Застрекотал киноаппарат, и я с замиранием сердца взял Леонову за руку, и она не отказалась, я держал ее ладошку в своей руке и не верил своему счастью, наши сплетенные пальцы упали между коленями, и я чувствовал теплую коленку Леоновой.
Весь сеанс сидел с закрытыми глазами и не видел, как адмирал громил вражеские эскадры, но морские баталии закончились, и мы с Леоновой расцепили руки.
Онемевшая рука горела огнем, и, выйдя на улицу, я увидел, что солнце зашло и в небе висело грозовое облако; мне стало страшно, я почувствовал, что произойдет ужасное, и не ошибся.
К нам с Леоновой подлетел Вадик и сообщил, что «Белла Чао» — песня итальянских партизан, а я врун, никакого китайского не знаю и вообще козел.
Леонова покраснела — она, председатель отряда, ненавидела вранье, — посмотрела на меня с презрением и вытерла свою божественную руку кружевным платком. Свет в глазах моих померк, а она ушла с Вадиком.
Я пошел за туалет, взял лом и пошел искать Вадика. Кто-то должен был умереть.
Лом оказался тяжелым. Я устало присел рядом с памятниками пионерам-героям.
Так горько стало мне, что я сначала добил ломом безносого гипсового мальчика, а потом переломал ноги пионерке, похожей на Леонову; я крушил своего идола, бил, пока не показалась арматура.
За этот поступок меня исключили из лагеря; хотели пришить политику и вандализм, но бабушка намекнула начальнику с протезом, что в месткоме узнают о его темных играх с детьми, и он заткнулся.
Вот такая история.
Миша сидел задумавшись.
— Я в тот год болел, — произнес он, — а ты подсуетился и девушку у меня увел… Ты всегда был ловким малым.
В зал вошла группа музыкантов с лос-анджелесского рейса, впереди шел седой курчавый Вадик, его узнали оба.
— Легок на помине! — пробормотал Миша.
— Вадик!!! — хором закричали бывшие пионеры.
Седой повернулся, остановился, что-то в нем включилось, и он вспомнил.
Всплывающее окно из прошлой жизни: школа, пионерский лагерь «Орленок», объятия и поцелуи.
Он присел за стол.
— Вспоминали тебя сейчас, — сказал ему Валерий. — Помнишь, как девочку у меня увел в пятом классе?
— Какие девочки! У меня уже внуки в школу ходят! Я зачехлил ракетку, ушел на заслуженный отдых, никакого секса, стал рисовать!
— Как Шагал! Слава земляка спать не дает? — съязвил Миша.
— А ты до сих пор успокоиться не можешь, что меня взяли в оркестр? 35 лет прошло, можно уже забыть.
— А я вот ему рассказываю, как ты у меня Леонову увел, прямо из стойла! — вмешался Валерий. — Ну ладно! Как попал сюда, на край света?
— Попал, чтоб им пусто было, летим в Сидней на фестиваль, самолет посадили из-за какого-то мудака в чалме, звонил куда-то по спутнику; угроза террористическая, совсем обалдели после 11 сентября, и так опаздываем, теперь сидеть будем три часа, самолет менять будут, этого мудака допрашивать.
— А я ведь тоже любил эту Леонову, — перебил его Миша, — что с ней стало потом?
— Она закончила школу с медалью, — ответил Вадик, — но не поступила: папу ее посадили за что-то экономическое; она жила у бабки в деревне, потом вышла замуж за тракториста, он бил ее, она вместе с ним пила самогон. Потом сама чуть не села за кражу из ларька, теперь работает на цементном заводе вахтершей и пьет, как лошадь.
Я ее видел, но не подошел, не захотел соприкасаться с чужим несчастьем, в ней ничего не осталось от той, кроме коленок, такие же…
Все молчат…
Валерий смотрит на Вадика пристально, проникает через толщу лет и видит его мальчиком, бредущим с папкой для нот через двор, сквозь строй местных хулиганов, там же стоит Валерий, он, в отличие от остальных, не свистит, но и не
