Давид Маркиш - Стать Лютовым
- Любил или не любил...- повторил наконец Иуда Гросман.- Любовь, видишь ли, хороша тем, что она проходит. Иначе мы все оцепенели бы, превратились в камень, в поганый желтый лед. Мы ничего не смогли бы создать, если бы не влюблялись, не бросались из стороны в сторону... Знаешь, когда писатель садится писать мемуары? Когда перестает влюбляться.
- Ну, тебе еще до этого далеко,- хмуро заметила Катя.- До мемуаров.
- Да...- помолчав, сказал Иуда.- Любил, любил. Любовь, знаешь, не должна прерываться. Кончается одна, начинается другая. Любовь непрерывна, как река. Потом она куда-то там впадает, в Каспийское море - и всё, конец. Смерть. Сначала творческая смерть, потом физическая... Хочешь найти фазана? Лазоревая грудка, изумрудный хохолок. Фазан - сказочный персонаж, грех ковырять его вилкой.
- Дай-ка салфетку,- сказала Катя.- Идти уже пора... Зря мы завели этот разговор.
- Ни-ни! - сказал Иуда Гросман.- В королевском лесу мы заключили королевский договор. Да какой там королевский - сказочный! Фазан - свидетель. Мы знаем твердо, что у нас нет общей крыши, общего шкафа. Но мы будем вместе, как только захотим - не оглядываясь назад и не заглядывая вперед. Скажи!
- Я уже поставила свою подпись,- сказала Катя.- Разве ты не заметил?
Они поднялись с земли, отряхнули крошки с одежды и пошли через лес по влажной зеленоватой тропинке. Деревья леса были высоки и строги. В плотных, тугих кронах перекликались на разные лады птицы, а фазана не было видно. Справа от тропинки открылась широкая поляна, на ней стоял большой заброшенный овин и несколько обветшалых домишек с сырыми провалами окон. Легкий солнечный свет ровно заливал поляну и брошенные строения на ней. Ночью, должно быть, это зрелище возбуждало тревожные и грустные мысли, а сейчас, посреди желтого дня, прохожий человек не испытывал ничего, кроме праздного любопытства: "Кто здесь, интересно, жил? Когда?"
- Никого нет...- сказал Иуда Гросман.- Давай зайдем, поглядим.
Они сошли с тропы и, шагая по чистой траве, подошли к овину. Внутри высокого сарая было сумрачно, как в храме.
- Постоим здесь,- негромко попросил Иуда.- Я хочу кое-что проверить.
Спустя минуту-другую он подошел к тяжелой навесной двери, схваченной железным поясом, и выглянул с опаской. Никого не было ни на поляне, ни на тропе.
- Может, показалось...- сказал Иуда Гросман.- За нами увязался на станции какой-то тип, ты обратила внимание? В кашне, в коричневой блузе.
Но Катя никого не запомнила - шли какие-то люди по своим делам, может, был среди них и в блузе.
- Ты думаешь, за нами следят? - с сомнением спросила она.- Здесь?
Это "здесь" позабавило Иуду Гросмана. "Здесь"! А почему бы и не здесь, не в Фонтенбло? И чем лучше или хуже, если наступают на пятки в центре города, а не в зеленой лесной чащобе? Главное не в том, что идут по пятам как привязанные - ну что они такого высмотрят! Главное, что ты чувствуешь себя как муха, залетевшая в паутину: ты беспомощен, ты слаб, ты не человек. Ты горько и обидчиво сожалеешь о том, что Бог не дал тебе третьего глаза на затылке, чтобы беспрепятственно наблюдать, что происходит за твоей спиной. Без этого глаза ты куда как несовершенен.
- Давай еще постоим немного,- сказал Иуда.- Тень, тихо... Вот бы тут всё прибрать и пожить недели три. Здесь бы я сидел, работал на каком-нибудь ящике из-под вина, а здесь,- он показал где,- мы бы поставили топчан, низкий топчан, и покрыли бы его персидским ковром.
Она хотела съязвить насчет общей крыши, но передумала. Она жалела Иуду Гросмана и не знала, как незаметно подарить ему эту жалость. В заброшенном французском овине она вспоминала, сколько раз ей уже говорили о воображаемой кровати в уютном воображаемом доме.
- У меня есть один приятель,- продолжал Иуда,- он бывал в Персии наездами или, если тебе так больше нравится, наскоками. Вот он, может, подарит персидский ковер, чтоб ты на него забиралась с ногами, а у меня к тому времени откроется третий глаз на затылке, я буду сидеть за винным ящиком лицом к свету, писать и смотреть на тебя этим третьим глазом.
Опустив корзину с остатками еды на земляной пол, Катя с благодарным изумлением слушала Иуду Гросмана, как он без узелков, без остановок говорил о специальном, на перламутровой ножке лорнете для третьего глаза, о страхе, который водят за собой на цепочке, как таксу, о том, что в Москве царит полная эротическая свобода, свобода тела, послушно подменяющая свободу духа, а захватывающая угроза неостановимо расползается в воздухе, как запах горького миндаля.
- А однолюбы? - улыбнувшись, спросила Катя.- А ревнивцы?
- Носители буржуазных предрассудков,- жизнерадостным голосом радиодиктора объявил Иуда.- Общественность единодушно их осуждает и перековывает.
- А если они не перековываются? - спросила Катя.
- Тогда могут посадить,- сказал Иуда Гросман и пожал плечами. Знаешь, мне нравится такая свобода под бритвой. Удар бритвой - это цена свободы. А здесь свобода бесплатная, к ней привыкаешь, как к удобной обуви: нигде не жмет, нигде не трет. Ничего не происходит.
- Ну, пошли, раз не трет,- сказала Катя и потянула Иуду за рукав.
Обогнув поляну, тропа снова скользнула в лес. Густые кроны смыкались и переплетались над тропой, внизу лежала тень, но не сумрак. Кругом было пустынно - ни охотника, ни оленя. Тропа вела к озерцу, посреди которого, на игрушечном островке, стоял трехэтажный дворец - бело-розовый, с колоннами и когда-то зеленой крышей, с мертвыми печными трубами над ней. Ноги нарядных гостей давным-давно не касались широких белокаменных ступеней, ведущих к заколоченному дощатым щитом входу.
- Вот,- сказала Катя.- Я хотела тебе это показать.
- Терем,- сказал Иуда.- Терем-теремок. А что там внутри?
- Ничего,- сказала Катя.- То есть я не знаю. Видишь - всё забито.
И лодки нет, никак не доберешься.
- Были б лодки,- пробормотал Иуда Гросман,- всё бы давно растащили... Пошли, поищем, может, найдем что-нибудь.
Они двинулись в обход озерца. Берег был топкий, густой кустарник подходил к самой воде. Под ногами хлюпало. Под навесом кустарника, на отмели, Иуда Гросман наткнулся на плотик - четыре сбитые в раму бруса, на которые уложена была, как палуба, почерневшая от воды створка двери. На двери валялась доска, заменявшая весло.
- Вот лодка,- отрывисто сказал Иуда.- Поехали.
- Мы перевернемся,- сказала Катя.
- Это не яхта,- отрывисто согласился Иуда.- Но и эта лужа - не Тихий океан. Ты со мной? Или жди здесь.
- С тобой,- сказала Катя.- Я, между прочим, умею плавать.
- Тогда давай,- распорядился Кирилл Лютов.- Лезь. Садись на корточки, а то свалишься. Держись!
- Кто на нем, интересно, плавает? - робко спросила Катя.
- Кто, кто! - сказал Кирилл Лютов.- Пираты. Сейчас поглядим.
Катя не понимала совершенно, зачем понадобилось Иуде Гросману тащиться на каких-то гнилых бревнах на заброшенный островок, где, вполне возможно, засели бродяги или преступники. Что он там забыл, кой черт его тянет? Ведь ехали на пикник, и так прекрасно всё начиналось. Согнувшись в три погибели на хлипкой двери посреди воды, по пути к бандитам и разбойникам острова, она вдруг почувствовала опасную, необузданную силу своего плешивого спутника. Прикажи он ей напасть с бомбою в руке на конных полицейских - она подчинилась бы без вопросов.
- Какой ты,- тихонько сказала Катя, глядя на Иуду Гросмана, ворочавшего веслом.- Какой ты сумасшедший.
С тыльной стороны дома они нашли черный ход. Коридор был завален мусором, запустение комнат внушало тревогу и тоску. Иуда Гросман упрямо заглядывал в проёмы дверей и, не обнаруживая там ничего, кроме разрухи и сора, продолжал свой обход. Катя плелась за ним.
В тупиковой комнате коридора валялся на груде тряпья пожилой бродяга с красным лицом пьющего человека. Взгляд его бедовых глаз, скользнув по непрошеным гостям, удовлетворенно остановился на плетеной корзине в руках Кати.
- Вот и фазаны,- выпрастывая из тряпья грязные лапы, сказал бродяга.- Я знаю, что у вас там в корзинке: ветчина, хлеб, сыр, красное вино. А ну, красавица, докажи-ка поскорее, что я не ошибся! Ножик можешь не вынимать - Бог дал нам пальцы и зубы, и этого вполне достаточно.
- Ножик нельзя? - с интересом уточнил Иуда.
- Я пацифист, гражданин,- строго сказал бродяга.- Это принцип.
Усевшись, бродяга живо наблюдал за тем, как Катя выуживает из корзины еду и вино. Губы бродяги беззвучно шевелились: то ли он перечислял про себя припасы, то ли вел какой-то одному ему ведомый подсчет.
- Налить? - спросил Иуда Гросман.
Бродяга кивнул без лишних слов.
- Ну тогда за знакомство,- сказал Иуда, протягивая бродяге стакан.- Как вас зовут? Имя?
- У меня как раз кончились визитные карточки,- уклончиво сказал бродяга.Последнюю на той неделе подарил полицейскому на добрую память... Если вы хотите снять у меня квартиру - пожалуйста. Но договор составлять не будем.
- Хорошая идея,- сказал Иуда.- Я бы тут отсиделся недельку.
