Шум - Рои Хен
– Габриэла, милая, – настаивала мама, – я понимаю, что тебе не хочется находиться рядом с такой трагедией, но и игнорировать случившееся тоже не стоит.
“Она ничего не знает обо мне, о нас, – подумала Габриэла, – никто на самом деле ничего не знает”.
– У меня сегодня мастер-класс, – сказала Габриэла, – я не могу не пойти туда.
“Браво!” – воскликнул великий японский виолончелист после аплодисментов, прогремевших в Цукер-Холле филармонии. Габриэла сидела прямо и неподвижно – бесстрастный труп, а японец обратился к ней по-английски:
– Я никогда не слышал, чтобы кто-то в вашем возрасте так играл. Я действительно почувствовал боль Элгара. И один совет, если позволите: пожалейте ногти. Если будете продолжать их грызть, скоро догрызете до кости.
* * *
А после мастер-класса – полное опустошение. Пустота во сне. Пустота наяву. Все системы были на грани коллапса: дыхательная, пищеварительная, система образования. В гимназии Йонатану Таубу посвятили целый урок. Ученики наперебой предлагали оригинальные способы почтить его память. Победила идея ученицы из класса визуальных искусств – его имя из горящих букв во дворе гимназии. Габриэле казалось, что все вокруг знают Йонатана лучше, чем она.
– Шива пройдет в доме семьи Тауб, – сообщили педагоги. – Будет правильно, если мы все сходим отдать Йонатану последнюю дань уважения.
Габриэла никогда не была на шиве. В детстве родители оберегали ее, а когда она подросла, никто из близких не умирал. Она постеснялась спрашивать, в чем суть ритуала, и прочитала про шиву в Википедии: древний еврейский обычай, когда скорбящие собираются в доме усопшего, сидят на полу и печалятся, занавешивают зеркала, едят сваренные вкрутую яйца – символ жизненного круга, – зажигают заупокойную свечу, вспоминают усопшего и молятся о восхождении его души. Нельзя работать, бриться и заниматься сексом, а по окончании семи дней шивы скорбящие должны встать и пойти себе жить дальше.
Габриэла не пошла на шиву – ни с учителями, ни с одноклассниками.
Она хотела быть там одна, даже без матери Йонатана. Как она ей представится? Ведь тогда ложь, в которой Габриэла убедила себя, раскроется. Как она может назваться его девушкой, если никогда не бывала у них дома? Скорее всего, Йонатан даже не упоминал ее имени.
Но сегодня, в последний день шивы, она проснулась и поняла, что пойдет.
Она не простит себе, если не сходит. Хотя вот она пришла – и что? Она простила себя?
Габриэла собиралась представиться просто одноклассницей, занудной виолончелисткой с музыкального направления, выпить сока, посмотреть на фотографии Йонатана и поплакать. Да. Может быть, наконец она заплачет.
И вот она тут. Перед траурным объявлением. Снова вспоминает Антигону. Если подумать, какая разница – похоронят тело или нет, мертвый уже мертв.
Суль понтичелло – музыкальный прием игры на струнных, когда проводят смычком близко к подставке. Звук получается резкий и сухой, пугающий, как дуновение ветра в полом черепе. Такой звук прорывается через временную глухоту, охватившую Габриэлу, он свистит и скрежещет в ее голове, и, пока он длится, она остается стоять, задержав дыхание, но когда он стихает, она делает глубокий вдох и уходит.
– Как дела в школе? – Мама на мгновение убирает телефон от уха, пытаясь поймать взгляд дочери.
– Как обычно, – отвечает Габриэла.
Она закрывает дверь в свою комнату и садится на край стула. Деревянный медведь зажат между ног, смычок в руке. Несмотря на то что окно закрыто, листы с нотами напротив нее внезапно срываются с пюпитра и разлетаются по комнате. Габриэла осторожно оглядывается и вдруг ощущает, как в левое ухо ей дунуло теплым воздухом. Слегка раздражает, но да, он был прав, это еще и очень, очень приятно.
Ноа
Поздравляю, красавица!
– Ни-и-мро-о-о-д… – растягивает она его имя.
– Мы договорились, что ты не будешь ныть, – смеется он и съезжает на шоссе Аялон в южном направлении. – Позволь хоть раз тебя удивить.
– Ну-у… скажи хоть что-нибудь. Намекни! Дай пофантазировать. Ферма с альпаками? Прогулка на верблюдах? Примем ислам и переедем в Египет?
– Даже не близко.
– Ну а что тогда!? Ну, Ним-ним-ним…
– Я не люблю, когда ты меня так называешь, ты же знаешь.
– Это чтобы ты разозлился и раскололся.
Нимрод насвистывает сквозь щель между зубами. Весь загадочность и самодовольство.
Ноа отворачивается к своему единственному союзнику в этой машине – к телефону, который она сжимает в правой руке. Ноа поднимает его прямо перед собой, но тот не признает ее. Можно, конечно, ввести пароль, но она настаивает на встрече лицом к лицу, отодвигает его, приближает, усыпляет ненадолго и снова будит.
– Доброе утро! Ты чего это не узнаёшь свою госпожу?
Она пробует придать лицу выражение без выражения, чтобы стать похожей на свое фото в телефоне. Не срабатывает.
– Ну все! Я официально старуха! Даже мой телефон меня не узнаёт. Есть специальные телефоны для женщин за сорок?
Ноа не ждет, что Нимрод ответит, потому что произносит она это все своим особенным нежным шепотом. Когда они встретились, этот шепот и очаровал его. Фактически он был первым, кто не приподнял бровь из-за того, что Ноа комментирует каждый свой шаг. Открывая окно утром, бормочет: “Ну-ка, что там происходит?”, откусывая от яблока, хвалит его: “Да ты прям сочное!”, а увидев по телевизору худющую модель, цедит: “Может, сварганить тебе бутерброд, дорогуша?” Она угрожает электроприборам и обзывает бездомных кошек, входя в пустой дом, здоровается с ним, а когда не может найти телефон, сыплет глаголами в прошедшем времени: “Что случилось? Я сидела там, потом пошла сюда, поговорила, хотела взять, потом открыла… А вот и ты!” Ее вечное бормотание словно адресовано толпе призраков, наблюдающих за ней. Будто всему, чтобы оно существовало, необходимо звуковое сопровождение. Ноа утверждает, что контролирует свою говорливость и в любой момент способна прекратить болтать, но беда в том, что эта привычка уже давно сильнее ее.
Поначалу Нимрод еще реагировал: “Прости? Ты мне? Ты что-то сказала?” Однако спустя восемнадцать лет вместе он уже и не слышит этого бормотания, которое все чаще превращается в длинные монологи. Как физиотерапевт, специализирующийся на дыхательной реабилитации, он может с уверенностью сказать, что Ноа – настоящее чудо света, у нее никогда не заканчивается воздух в легких.
Мимо проносится хлебный фургон, и “мини-купер” вздрагивает. Ноа открывает окно. Ветер с силой бьет ей в лицо и спутывает кудри. Она ищет что-то красивое, чтобы взгляд порадовался,
