Жених по объявлению - Виталий Яковлевич Кирпиченко
— Расскажите о себе, если не трудно, — неожиданно попросила Вера, прервав на полуслове рассказчика.
— Да говорить-то особо нечего, — скромно заявил гость и заерзал на стуле. — Вот такой я, какой есть.
— Работаете?
— А как же. Грузчиком на складе ЗАО «Макхрен», вместе с Голландией фирма. Раньше был мастером участка. Да… Бывало у меня в подчинении до четырех рабочих. Да…
— Жена? Дети?
— Жена есть, но мы с ей не живем, а детям помогаю. Они уже взрослые, но все равно просят. Да… То им на джинсы какие, то ботинки порвутся. Не умеют беречь вещи. Я, бывало мальцом еще, спать не лягу, пока не помою и не почищу ботинки, а они не понимают этого, хоть убей их.
— Кто? Ботинки?
— Нет. Дети.
— Сколько им лет?
— Ботинкам?
— Детям.
— Сыну двадцать два, он сам работает, а дочке семнадцать. В училище учится. Вот.
— А почему с женой не получилось?
— Разные мы с ей.
— И давно вы об этом узнали?
— Давно. Я три раза уходил и приходил обратно. Думал, одумается, а она еще хуже становилась. В последний раз ушел три месяца как. Может, и не уходил бы, а так бы и жил, да друзья рассказали, что ходит она и всем рассказывает, как ты, я то есть, по ночам у ее кровати стою на коленках и прошу не прогонять меня, значит, из дома. Вот.
— Такого, конечно, не было?
— Что вы, Вера! Я хоть и простой рабочий, но никогда не унижусь до такого.
— До какого? Попросить прощения у обиженной женщины — это, по-моему, не унижение, а благородство.
— Да, я согласен, — засуетился пришелец, засучив ногами. — Но только не у ей. Это такая св… такая особа, что сунь ей палец в рот, так она руку отхватит. Понимаешь… те, Вера, всю получку, до конца, до копейки, за малым, конечно, что с друзьями, а она и носков не купит, сколь бы ее ни просил. Все на работу идут с собойками, а я что по пути перехвачу, то и съем. А домой придешь, набросаешься этих ящиков, а ужина обратно никакого. Борща несчастного не помню когда ел, не говоря уже о солянке какой-нибудь. Скажешь: почему так? И такое услышишь, лучше бы не говорил. И что она не кухарка, и что денег мало приношу, и что тебе, мне это, не угодишь никогда. А мне и угождать не надо, делай все как надо, и мне больше ничего не надо. Постирать там что, приготовить… А деньги я все отдаю. Как же иначе. Семья все-таки. Гастрит у меня, а так бы ничего. Диета нужна. А о какой диете можно говорить, если молока не допросишься. Вот я и решил, Вера, все повернуть на триста шестьдесят. Знаю, что нельзя плохо говорить о женах, да вот как-то не получается по-французски.
— Это как же?
— Французы говорят: «О дамах только хорошо или ничего».
— Даже так? Нашим до них далеко.
Довольный, что фраза из парижской жизни удивила собеседницу, гость тут же разрядился и второй.
— Они еще говорят: «Если дама не права — попроси у ей прощения». Попробовал я и это. Куда там! Парижская жизнь не для ей! Вместо того, чтобы подумать, оценить обстановку, так сказать, она понимает все как-то криво и считает уже, что всегда права, что я всегда должен просить у ей прощения. Где мне набраться этих прощений! Нет, Вера, там уже ловить нечего.
— А раньше как было?
— Также и было. Только молодой я был, многого не замечал, дети малые обратно же. Терпеть приходилось. А теперь пускай поживет одна, пускай узнает, почем пуд лиха! А с меня хватит!
В коридоре затопали шаги. Пришел брат из гастронома, позвал сестру.
— Он еще здесь, не убежал? — поинтересовался он и зашептал, якобы не заметил упрека в глазах сестры: — Ты понимаешь, вареная колбаса какая-то черная, как из тамбовского чернозема, я взял полукопченой. Думаю, надо тебе хотя бы один день быть шикарно-расточительной хозяйкой, ласковой да уважительной. А там видно будет, стоит ли его пирогами кормить. По его поведению за столом узнаем остальное. Что он тут тебе пел? Наверное, плакал да клял свою жену-злодейку, которая не кормит, носки не стирает и не покупает, борща несчастному не варит, а деньги все забирает и транжирит безоглядно?
— А ты откуда это знаешь? — ошарашено уставилась Вера на брата. — Подслушивал, что ли?
— Я это слышу уже двадцать лет, и, поверь мне, девяносто девять и девять десятых о женах иначе не говорят. Не знала? Вот почему я не женат до сих пор и желания такого не испытываю. Думаешь, твой Петро о тебе лучшего мнения? Надейся!
— Но я же ничего плохого ему не сделала!..
— Это ты так думаешь. А на самом деле? Вот и этого, в дырявых носках, прикормишь, а потом сядешь ему на шею и сделаешь его тыбой: «Ты бы сбегал в магазин, ты бы белье погладил, ты бы посуду помыл, ты бы мусор вынес…» Ты бы, ты бы… Все вы одинаковые. Пожалуй, пойду, прогоню его, во благо ему же. Скажу, что ты зарубила своего первого мужа на кухне, второго утопила в ванне, а третий не вынес такой жизни каторжной и сам повесился на твоих сверхпрочных колготках.
— Не болтай ерунды! Тошно слушать всякую ересь. Скажи лучше, наверное, неудобно будет сразу поить его водкой, подумает Бог весть чего?
— Подумает хорошо. Подумает, что всегда так будет.
— Ну да! Где я такие деньги возьму!
— Между нами, обрати внимание на ход своих мыслей: тебя не останавливает то, что ты можешь из него сделать алкаша, а стопорят твои расходы. Были бы деньги, и пей, хоть залейся.
— Надоел ты мне, нет спасу. Иди, куда хочешь, только не мешайся и не расстраивай меня своей болтовней. Посмотри лучше, чем занимается твой племянник — подозрительная уж очень тишина. Опять, наверное, в альбоме всем подряд усы и бороды рисует наш будущий Репин.
За стол сели на кухне.
— Ну что? За знакомство? — поднял рюмку брат невесты. Меня зовут Юрой, сестру мою, вот ее, — кивнул Юра на невесту, — как вы уже знаете из столбовых объявлений, Верой. А кто вы, таинственный наш незнакомец? — Вера наступила больно ему на ногу. — Если скажете, что Дубровский, а еще хуже
