Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов
Люди не услышали его, да и что толку было в их помощи, если все они, спасающие и спасаемые, были обречены. А тот, кто мог бы их всех спасти, кого называют Спасителем, отвернулся от них. Он хмуро взирал из Вселенной на нелюбимую злую планету, не пожелавшую стать раем, наполнившую мироздание скверной и разложением, за что ее теперь убирали. Вырезали, как больной орган. Ампутировали, как раковую почку, чтобы болезнь не перекинулась с нее на здоровые органы Вселенной.
Он попытался привлечь к себе внимание Бога. Прежде чем молить о спасении, хотел, чтобы Бог заметил его, привязанного к ржавой трубе. Повернул свой суровый лик, всмотрелся в него.
Надеясь, что Богу могут быть интересны его благие деяния, добрые, милосердные поступки, которые он совершал в течение жизни, Белосельцев стал их вспоминать, предлагать Спасителю. Безмолвно о них выкрикивал, возводя глаза к пролетавшим тучам.
Вспомнил, как в детстве заступился за соседского мальчика, когда на того напали хулиганы и начали его избивать. Свидетель избиения, он кинулся спасать рыдающего, с исхлестанным лицом соседа, сам получая удары кулаком в лицо, пинки в живот. Оба, избитые, окровавленные, в слезах, едва дотащились домой. Или в юности, когда увлекался ружейной охотой, он, прижимаясь грудью к стерне, выцеливая среди желтой соломы, пробираясь с ружьем в чащобе, натолкнулся на гнездо тетерки, сидящей на яйцах. Она была беззащитна перед ним, перед его заряженной двустволкой, жадной охотничьей страстью, смотрела умоляюще, дрожа глазами от ужаса, но не взлетая с гнезда. Устыдившись своей страсти и силы, стальных стволов, своего превосходства, он осторожно сдвинул ветки, ушел, стараясь не хрустеть валежником, желая ей блага. Или на даче, делая утренний обход грядок и клумб, увидел, как в налитой бочке барахтаются тонущие жучки, он ладонью поддел гибнущих насекомых и выплеснул в лопухи.
Или в Мозамбике, в пригороде Матолло, где в зеленом дереве, как серебряная рыба, плавал ночной фонарь, он кинулся спасать африканцев и свою чернокожую царицу Марию, чьи груди пахли виноградом, а живот земляникой. Попал под удар командос, истреблявших боевиков АНК. Обгорелый, в бинтах, летел в самолете над Африкой, плача о потере любимой.
Он вспоминал свои благие деяния, которые по сей день оставляли в душе благодатную теплоту. Предлагал их Богу, желая обратить на себя его суровый взгляд. Но, видно, в глазах Божества эти деяния не имели цены. Были обесценены множеством грехов и проступков, из которых состояла его жизнь, наполняя кромешной тьмой чашу гнева Господня.
Тогда, желая быть угодным Богу, исповедуясь перед ним, он стал вспоминать свои грехи и каяться в них, пытаясь встать на колени. Но мешала труба и связанные руки, и он оставался стоять, возведя глаза к небу.
В юности, когда ходил на охоту с молодой веселой лайкой, та убегала из леса и в соседних деревнях душила кур. Разгневанные хозяева с бранью приносили на порог избы задушенных, растерзанных птиц, требуя возмещения убытков. Не умея отучить собаку от дурной привычки, вывел ее в поле и застрелил. После первого выстрела, раненная насмерть, она ползла к нему, высунув язык, умоляюще смотрела, не понимая вины, и он в ужасе, желая прекратить ее и свои страдания, добил ее вторым выстрелом. Она лежала, пушистая, с оскаленной молодой мордой, среди красных катышков снега.
В последние годы не бывал на могиле у бабушки, не посещал колумбарий, где в маленькой нише, за мраморной плитой, стояла гипсовая урна с прахом. Не находил сил ехать через огромный грохочущий город в Николо-Архангельское, где небо было в туманной гари от неутомимо работающего крематория и бабушкин драгоценный образ был окружен духами и видениями чужих жизней, мешавших ему быть вместе с ней. Было намерение взять урну, перевезти к себе в деревню, зарыть в тенистом уголке сада, поставить над ней розовый гранитный валун, чтобы он обрастал зеленой травой, дудником, лесными гераньками, но на это не хватало душевных сил, и от этого не исчезала ноющая, постоянная вина перед бабушкой, которую по-прежнему любил нежно, слезно.
Итальянку, с которой провел чудесную знойную ночь в крохотной кампучийской гостинице, среди треска цикад, под матерчатым пологом, и она поднимала над ним свои лунные локти, сыпала ему на лицо черные душистые волосы, а потом стояла на мокром полу, поливая себя из ковша, и он видел, как стеклянно сбегает вода по ее смуглой груди, – итальянку, работавшую на военную разведку противника, добывавшую, как и он сам, сведения о железной дороге, взорвали на фугасе вьетнамцы. Догадываясь о возможном взрыве, он не предупредил, не удержал, солнечным ранним утром отпустил из гостиницы ее белую «Тойоту» с голубой эмблемой ООН.
В джелалабадской контрразведке присутствовал при пытке пленного моджахеда, которого мучили током. На худом коричневом теле взбухали жилы. Впалый живот с грязным пупком трепетал от боли. Из открытого рта с желтыми зубами вырывался звериный рык. Глаза с лопнувшим красным сосудом выпучивались из орбит. Мучитель тыкал ему в пах размочаленный медный провод, защемлял клеммами растопыренные пальцы ног, волосатые, с голубыми ногтями. И он, Белосельцев, не пытался остановить пытку, объяснял ее необходимость боевой задачей узнать время и место очередной атаки душманов.
На трансафриканской дороге он послал на смерть намибийского учителя Питера, добродушного бородача, чем-то напоминавшего Льва Толстого. Отпускал красный «Форд» в утренний синий прогал шоссе, над которым спустя минуту пролетел «Мираж», превратил машину учителя в комок горелой стали. Эта жертвенная смерть, как пробовал он себя оправдать, в конечном счете привела к разгрому батальона «Буффало», к победе его, Белосельцева, над юаровским разведчиком Маквилленом. Но и теперь, с чувством вины и раскаяния, он помнит участок шоссе, желтую зарю в огромных ветвистых деревьях, скомканный тлеющий «Форд» и разбросанные по асфальту цветные карандаши и краски, которые вез детям учитель.
Он стоял у железной трубы, запрокинув лицо к пролетающим тучам, и глаза его были полны дождя и слез. Он вспоминал всех, кто был убит рядом с ним в его военных походах. И позже, во время лихолетья, когда люди умирали от голода, вешались от тоски, падали под пулеметами в Карабахе и Приднестровье, подрывались на минах в Абхазии, гибли под бомбами в Южной Осетии, разрывались
