Рыба для кота - Ирина Степановская
А потом бабушка подтолкнула дедушку локтем и поднялась из-за стола. Дед тоже поднялся.
– Пойдём-ка, вниз, – он взял меня за руку. – Завтра у тебя урок по музыке. Нужно ещё сонатину и адажио повторить.
Я была пьяная от ситро, от звуков голосов, от патефонной музыки и от счастья за маму.
– Можно я попрощаюсь до завтра?
– Пойдем, маме сейчас не до тебя.
И даже теперь, через столько лет, вспоминая этот суетливый и радостный день, я всё ещё счастлива за неё, хотя её уже нет со мной.
Но всё-таки я думаю, отчего же всю жизнь, когда я уже «большая» настолько, чтобы тоже отправлять куда-то свои работы, приходить на какие-то комиссии, писать доклады, я тоже кладу бумаги на какой-нибудь стул (нет уже давно того, моего детского, с моим вырезанным именем на спинке), сажусь на него, закрываю глаза и тихонько шепчу, прижимая кулаки к груди: «Бабушка, дедушка, миленькие, любименькие… Помогите мне, защитите меня. Это я, ваша внучка Ирочка…».
А маму, молодую, усталую, подмакивающую яичницу, я всего лишь обожаю. До слёз. Но никогда её ни о чём не прошу.
Варенье
Моя мама была прогрессивным для своего времени человеком. Несмотря на то, что бабушка, то есть её мама, обладала большими познаниями в кулинарии и была спецом по вареньям и пирогам, моя мама всё это презирала. Мама много работала и говорила, что все эти варенья не стоят затраченного на них времени, а сладкое для фигуры неполезно.
Когда я была классе в пятом, мама взяла меня к себе на каникулы и сняла небольшую дачку, рядом с дачей её знакомых, чтобы я могла вместе с их дочкой ходить на реку, пока мама на работе. Кормиться же меня пристроили в столовую дома отдыха, который располагался неподалёку. Я два раза в день важно шагала в этот дом отдыха под названием «Урал», а вечером мы обычно с мамой весело закусывали хлебом, консервами, зелёным луком и яичницей.
Однажды наши соседи купили ведро малины, и их бабушка целый день варила малиновое варенье. И принесла мне угоститься баночку варенья и оладьи. Варенье пахло так, что слюнки текли, но я, как воспитанная девочка сказала: «Спасибо, я не голодна». Я в то время сидела, держа спину всегда очень прямо, и думала, что воспитанные девочки должны от всего отказываться.
Соседка посмотрела на меня с сожалением, поставила всё на стол и ушла. Я не притронулась к угощению. Пришла мама, увидела варенье с оладьями и обрадовалась. Вкусно же! И удивилась: «А ты почему не ела?» Я сказала: «Тебя ждала…» – и почему-то заплакала.
Потом мы с ней вместе ели варенье и оладьи, били комаров, а на ночь устраивались в одной кровати. Она, как обычно, читала газеты, а я книжку и старалась осторожно притронуться к её причёске. Мягко завитые шелковистые кудряшки волшебно пахли мамой.
На следующий день она вызвала к себе в кабинет пожилую лаборантку Евдокию Ивановну, и в чистой тетради появилась сделанная маминой рукой первая запись: «Варенье из малины».
Я же, так получилось, на маму никогда не была похожа, поэтому варенье научилась варить гораздо раньше. А тетрадка та, исписанная рецептами, лежит до сих пор у меня в ящике стола.
Зорро
Андрей был вором. Ему было лет двадцать восемь. Он жил один в одиннадцатиметровой комнатушке в старой, каким-то образом не поддавшейся расселению небольшой коммуналке.
Зорро был котом. Бродячим котом, который однажды вышел Андрею на глаза из-за угла дворовой помойки.
– О! Зорро! – сказал коту Андрей, который в детстве смотрел фильм про благородного разбойника Зорро. Сходство с ним придавали коту серые пятна на морде, спускавшиеся со лба и окружающие тёмной меховой полумаской разбойничьи котовские глаза. Нижняя часть котиной морды, и шея, и грудь были чисто белые. А вообще кот не был красавцем. Драные лопоухие уши, ввалившиеся полосатые бока. Но люди, так скажем, свободного образа жизни часто совершают непредсказуемые поступки.
– О! Зорро! – сказал Андрей. – Пойдёшь со мной? – И поманил его посвистом, как собаку.
Кот пошёл и стал у Андрея жить.
Никому было неизвестно, любил ли Андрей кота. Бывало, он исчезал на целые дни, а то и недели, а перед исчезновением просто выпихивал Зорро в коридор своей коммуналки. Впрочем, вор прекрасно знал, что соседка – одинокая незначительная женщина средних лет с десятилетним сыном, каждый день занимающимся на пианино, не дадут ЗОРРО пропасть.
Иногда Андрей играл с котом. Он его дико вертел, крутил, подбрасывал в воздух и ловил на руки, иногда промахивался и тогда кот, не успев сориентироваться, шлёпался животом на пол. Кот терпел. Время от времени Андрей, после выполненного своего таинственного дела, выпивал, разваливался на тахте и звал Зорро. Кот вспрыгивал к нему и начинал мурлыкать. Тереться башкой о неинтеллигентную Андрееву руку. Андрей чесал чувствительными сильными пальцами котовские шрамы. Потом грубо сталкивал кота на пол и переворачивался на бок. Засыпал и храпел, а кот снова вспрыгивал к нему, уже сонному, и приваливался своей спиной к Андреевой спине.
Однажды вор как всегда выпихнул Зорро с утра в коридор, но вечером не вернулся. Соседка с сыном не беспокоились. Думали, что придёт. Кот спокойно ел из мисочки, выставленной ему в коридоре на привычное место, и спал на подоконнике в общей кухне.
Но через несколько дней вместо Андрея явилась полиция, открыла дверь в Андрееву комнату, щуплый участковый стал лениво перерывать какие-то вещи. Кот подошёл к двери, несколько минут постоял на пороге, подёргивая носом. Потом повернулся и ушёл.
– Ваш кот? – спросил женщину с мальчиком представитель закона.
– Соседа.
– Посадят вашего соседа, – равнодушно сказал участковый. – Мышей-то этот кот ловит? Если ловит, давайте его мне, у нас в подвале крысы бегают.
– Пусть уж у нас живёт, – сказала соседка.
Вечером миску кота перенесли в комнату, где стояло пианино. Кот несколько раз подходил к еде, но не ел. Несколько раз прошёлся по дивану, по кровати мальчика, обследовал крышку инструмента, спрыгнул на пол и пошёл в коридор. Несколько недель он спал на своём месте на подоконнике в кухне и время от времени периодически по ночам подходил к входной двери и сидел молча, повернувшись мордой в тёмную щель, из которой дуло. Миску его опять вынесли в коридор, и через несколько дней он стал из неё есть. Потом, постепенно, стал входить в комнату к соседке.
– Зорро! Зорро! – звал его мальчик и пытался развеселить кота купленной на карманные деньги механической мышкой. Кот был равнодушен и к ней, и к верёвочке, вьющейся на манер змеи, и к фирменной когтедралке. Соседка иногда брала кота на колени и гладила, но кот не выдерживал дольше минуты, слегка прикусывал её руку и спрыгивал на пол.
Потом, примерно ещё через год, он всё-таки стал спать на кровати у мальчика, а ещё года через полтора опять научился мурлыкать. Но счастливого выражения морды, такого, как появлялось у него, когда он спал на постели с пьяным Андреем, никто у него больше никогда не видел.
Умер Зорро, не дождавшись прихода своего хозяина, всего несколько месяцев.
Андрей освободился здоровым тридцатитрёхлетним мужиком и появился в своей комнатушке с одной единственной сумкой и с какой-то женщиной. Жить они начали по-старому. То исчезали, то появлялись. На общую кухню выходили редко – ничего не готовили.
Соседка хотела Андрею как-нибудь сказать о Зорро, но он не спросил, и она не сказала.
Через некоторое время Андрей вместе со своей гражданской женой съехали куда-то, уже навсегда. В их комнатушку никто не вселился. Так она и стояла закрытая. Мальчик, играющий на фортепиано, тоже вырос, перестал играть и уехал учиться в другой город. Женщина осталась одна. Но когда вдруг где-нибудь заходила речь о верности и достоинстве, она всегда рассказывала о Зорро, и, судя по её рассказу, не было в мире кота умнее, красивее и порядочнее Зорро.
Джери
Господи, что за невозможное время – осень! Холодно на улице и в квартире. Вторые сутки сечёт, не переставая, дождь. И одиночество, и тяжёлые мысли… Нет, собственно, я не одна, я с собакой. Вон она лежит на своём месте, в коридоре, положив голову
