Рыба для кота - Ирина Степановская
– Иди вниз, в седьмую, – говорила она. – У меня и есть нечего, и работать нужно. А там тебе специально готовят обед.
– Я не хочу есть, – говорила я. – Я хочу домой.
И мама вздыхала, и отворяла дверь, и шла в кухню. Кухня в этой нашей однокомнатной квартире была крошечная и плохо обставленная. Мизерный столик, двухкомфорочная газовая плита, гулкая эмалированная раковина, а какой был шкафчик, я даже не помню.
– Будешь яичницу с хлебом? – спрашивала мама. Я радостно бежала мыть руки.
– Ты музыку выучила?
– Да.
– И уроки тоже?
– Да.
Но я могла и соврать. Инструмент стоял в седьмой квартире, там же был и стол, за которым я делала уроки. А у нас с мамой у окна с балконом располагался её письменный стол, весь заложенный папками и бумагами, у другого окна – её кровать, накрытая розовым покрывалом. Квартира была угловой и поэтому в ней было два окна. Маме из окна жутко дуло, она часто из-за этого простужалась. Мою кровать и большой фанерный ящик с игрушками отделял от общего пространства комнаты платяной шкаф с зеркалом от пола до самого верха. Ещё в этой комнате стояли деревянный раздвижной круглый стол и несколько стульев. А в коридоре ютился детский стульчик – небольшое сиденье на четырёх ножках и спинка с перекладинами. На верхней перекладине я зачем-то тайком вырезала дедушкиным перочинным ножом «Ирочка».
Маме было всегда некогда. Насчёт уроков она верила мне на слово. К тому же за моей кормёжкой, уроками и одеждой следила бабушка. Когда я приходила, мама тоже ела со мной яичницу, глотала торопясь, подбирала жидкое яйцо кусочком хлеба на вилке и всё время говорила мне:
– Ну, ты доедай сама и пей чай. А потом иди в седьмую квартиру.
– Можно я здесь поиграю?
– Ладно, только не мешай. Ты же знаешь, у меня норма – пять страниц в день.
– А когда напишешь, ты пойдёшь со мной вниз?
– Пойду. Только не мешай.
Но она часто не помнила, что говорила, и поэтому не выполняла. Она была поглощена работой.
В тот год мама заканчивала докторскую. Очень сложную и трудоёмкую работу. Эксперимент был уже выполнен, маме нужно было оформить результаты. Защита должна была состояться через несколько месяцев.
Я смотрела, как мама пишет, как составляет таблицы – чертит по линейке, вставляет в квадратики какие-то цифры, зачёркивает, подписывает сверху, разрезает уже написанное большими ножницами, склеивает канцелярским клеем из стеклянной бутылки с резиновой соской.
Я уходила за шкаф, перебирала игрушки, выходила. Мне хотелось общения.
– Можно я буду делать тебе причёску?
– Можно. Только не дери волосы. И не разговаривай со мной.
Я приносила из коридора стульчик, брала расчёску, вставала на него.
Волосы у мамы были очень мягкие, каштановые, в перманентной завивке. Расчёсывать кудряшки можно было сколько угодно – они не развивались. Мама терпела, когда я перекладывала кудряшки сначала справа налево, потом слева направо. Потом мне надоедало.
– Сколько ты страниц написала?
– Пока только три. И три таблицы. Но надо сделать ещё. – Она поворачивалась ко мне: – Я тебя прошу, иди в седьмую квартиру! Ты уже большая, повтори там сама музыку или стихотворение. Вам ведь задают в школе стихотворения?
– Сегодня не задали.
– Но всё равно иди!
Я понимала, что мешаю.
– А ты придёшь?
– Приду. Честное слово. Но если вдруг не приду, ты ложись у них. Завтра в школу я за тобой зайду.
Я шла в седьмую квартиру, учила уроки, учила музыку и прислушивалась, не раздастся ли звонок в дверь. Мама приходила.
– Будешь обедать? У нас свежая уха и вчерашний суп, – говорил дедушка. – За ершами я ездил на озеро к моему рыбаку. Очень наваристая уха!
– А суп с мясом? – спрашивала мама.
– Ещё осталось, кажется, – заглядывала в кастрюльку бабушка.
– Тогда, конечно, суп.
– Зря! – кряхтел дед. – Я ведь специально ездил на ВИЗ к моему рыбаку… – он вздыхал. – Уха-то настоящая.
– Пап, я есть хочу! А твоими ершами разве наешься? В них костей столько!
– Не мешай, не суйся! – ворчала бабушка на деда. – Не видишь, она избегалась вся.
А у мамы действительно кроме диссертации каждый день шла работа со студентами, занятия утром, лекции вечером…
– Мне, как нарочно, Софья Григорьевна даёт групп больше, чем другим, – жаловалась родителям мама. – А профессор только пожимает плечами: «Вы ассистент, вам полагается».
А я слушала её из-за своего стола, за которым повторяла уроки, и не любила Софью Григорьевну и профессора, и жалела маму.
Но вот, наконец, уже ближе к весне настал какой-то необычный день. Я поднялась, возвращаясь из школы, в девятую квартиру – там, как часто теперь, никого не было, зато в седьмой пахло пирогами, дедушка был наряжен в выходной костюм с белой рубашкой и галстуком, только бабушка оставалась, как была, но на стуле уже разложено было её выходное платье с брошкой у ворота.
Я даже не успела переодеться после школы, как прозвенел звонок и появилась мама со взбитой причёской, с большими коробками, незнакомой мне сумкой и ещё с какими-то двумя весёлыми женщинами. И у всех что-то было запакованное в руках и даже звенело. Все засуетились, захлопотали, побежали наверх. И я побежала туда вместе со всеми. И бабушка с дедушкой пошли туда тоже.
В девятой квартире все вместе раздвинули наш круглый стол – он оказался огромным. Вымыли полы, принесли снизу все стулья, какие были. Потом раскинули на стол новую синюю плюшевую скатерть с бахромой, поверх накинули белую капроновую с цветочками. Бабушка всё гладила её своими уже суховатыми, скрюченными пальцами, всё не могла оторваться.
– Очень красиво!
На кухне незнакомые женщины стали что-то готовить, резать закуски, звенели тарелки, стучали ножи.
Бабушка сходила вниз, принесла пироги. Дедушка поставил на подоконник торт в коробке и стал доставать из сумок бутылки с вином и ситро. В центр стола поставили несколько бутылок шампанского, водку, коньяк.
– Иди в седьмую квартиру и повторяй доклад! Мы всё здесь сделаем, – уговаривала бабушка маму. – Защита в шесть, а ты всё ещё суетишься!
– Сейчас такси придёт. – Мама доставала из коробки новые рюмки и фужеры, протирала их полотенцем и раскладывала возле тарелок записочки.
– Пожалуйста, не перепутайте, – говорила она деду. – Есть некоторые тонкости в том, кто, где и с кем будет сидеть.
– Иди и не волнуйся! – отвечал ей дед, но было видно, что волновался он ничуть не меньше мамы.
– Ну, что же тут сложного, – размышляла вслух бабушка и поправляла у ворота нарядную перламутровую брошку. – Здесь сядет профессор, здесь – Софья Григорьевна, здесь – Аритинский, а подальше уж Анатолий Петрович. Между ними посадим кого-нибудь из лаборантов, если они все между собой враждуют.
Я завороженно смотрела на стол. Новые синие фужеры из кобальтого стекла с белыми лучистыми звёздами напоминали мне ёлочные игрушки. Мама переоделась за моим шкафом в строгий тёмный костюм и кружевную новую блузку. Положила в сумку туфли.
– Где папка с докладом?
Дед подал папку, мама положила её на мой маленький стульчик.
– Зачем?
– Сяду на неё. На Ирин стул. На счастье.
– _Ну, иди! – Бабушка и дедушка поцеловали маму.
Приехало такси. Обо мне все забыли. Долго стояли в дверях, прислушивались, как хлопнут дверь подъезда, дверца машины, зашумит мотор. Потом все стали расставлять тарелки, раскладывать вилки, ножи. Переговаривались теперь негромко, как будто боялись что-то вспугнуть. Я тихонько ушла за шкаф.
А через некоторое время снова появилась уже счастливая мама с букетом, взрослые нарядные люди, в основном пожилые, но было несколько молодых, все смеялись, шипело шампанское, а мне и бабушке в синие фужеры наливали ситро. Дедушка из маленькой новой хрустальной рюмки выпил водку. Потом заводили радиолу и даже немного танцевали. Женщины, которые помогали готовить и сидели вместе со всеми, тихонько говорили, что мама совершила подвиг, но совсем не умеет танцевать.
И все говорили тосты в мамину честь, хлопали и даже однажды крикнули: «Ура!» И мама тоже
