День - Майкл Каннингем
– Не хочу я куртку надевать.
– Надень. Там не жарко.
– Да я и без куртки не замерзну.
– Надень. А будет тепло – снимешь.
Вайолет послушно встает и идет к шкафу за курткой. Дети охотно подчиняются, им только того и надо, но об этом легко забыть. Робби сказал бы “ладно, ну ее, эту куртку”, а потом, в парке, делал бы вид, что верит Вайолет, которой якобы совсем не холодно.
Гарт (с Одином на руках) обращается к Робби:
– Рабочий человек не может просто взять и пойти в парк, так ведь?
– Так.
Робби остается лишь недоумевать, отчего он не возненавидит Гарта еще сильнее. В шкуре Гарта, конечно, нелегко. Как и в любой другой. Но иной раз кажется, что Гартом быть все-таки чуть проще, чем быть Робби.
Будучи Гартом, ты снимаешь квартиру на Десятой Восточной за копейки, поскольку арендная плата контролируется. Ездишь на своем “дукати” в мастерскую в Бронксе, делаешь там фигурки-фетиши из деревяшек, кусочков гипса и смолы и даешь им имена шекспировских героев – изделиями этими восхищаются (некоторые), но покупать их как-то никто не готов. Ты умнее, чем кажешься: на людях говоришь “братан” и “чел”, однако недавнее свое произведение – идола из креозота, осколков зеркала и медвежьих когтей – нарек Цимбелином. Тебе, скорее всего, не откажут, познакомившись с тобой в Тиндере, или в баре, или даже просто в парке на скамеечке. Ты не беспокоишься, что молодость ушла. Времени у тебя еще навалом. И как только ты созреешь, обязательно найдется симпатичная, пусть и подуставшая, женщина со своим багажом приключений, готовая с радостью к тебе присоединиться.
Робби смог бы, наверное, возненавидеть Гарта как следует, если бы не был влюблен в него, по крайней мере слегка. Вернее, не в него самого, а в феномен Гарта, эгоиста, убежденного, что он, хоть и не всегда доставляя радость другим своими благими намерениями, однако же всегда, по сути, прав.
Робби трудно отделить влюбленность в Гарта от чувства более предательского – желания стать Гартом, таким беспечным и бессовестным.
Вайолет возвращается с курточкой – подделкой под “Берберри”, опять же купленной Робби.
– Пойдемте уже, – говорит, будто это ее заставили ждать.
– Вот именно. Пойдемте, – отвечает Гарт.
Робби провожает их до дверей.
– А чихуахуа там будет, как думаете? – спрашивает Вайолет.
– Может, и будет, – откликается Дэн. – Подождем немного и увидим.
– Чихуахуа я больше всех люблю, – поясняет Вайолет для Робби.
– Я помню.
– Она… этот…
– Альбинос, – подсказывает Робби. – Да, знаю, я его видел.
– По-моему, она – это она, а не он.
– Очень может быть.
– Пойдем же! – Вайолет уже выбегает за дверь.
– Пошли мы в парк, – говорит Дэн.
– Идите-идите.
– Спасибо тебе.
– За что?
– Что послушал мою песню.
– Я люблю слушать твои песни.
– И за…
Молчание. “Спасибо, что вовремя надумал съезжать” – имел в виду Дэн? Или: “Спасибо, что веришь, будто мы способны обойтись без тебя?”
Нет. Не за это он благодарил Робби, за другое. Скорее Дэн хотел сказать, “Спасибо тебе, брат, за дружбу”, а в этом, если разобраться, таилась бы от самого Дэна скрытая, но более определенная признательность Робби, понимающему, что такое семья, каковы ее возможности и их пределы.
– Надеюсь, вы найдете чихуахуа, – говорит Робби.
Дэн кивает.
– Ага, будем надеяться.
Поколебавшись, он наклоняется и целует Робби в губы. Необычен здесь не поцелуй, а колебание. Они целуют друг друга – кратко, но с нежностью, уже много лет.
Однако на сей раз Дэн медлит, будто этот поцелуй, этот утренний поцелуй, не совсем, не в точности тот самый обыкновенный ласковый клевок, что и всегда.
Ничего эротического тут нет. Нет и никогда не было. А помедлил Дэн, наверное, поскольку сегодня утром совершает семейный поцелуй Иуды. Так Дэн сообщает Робби: я пожалею, когда ты уйдешь.
Робби с Дэном понимают, что это они уже, можно сказать, стали супругами. Изабель им обоим все больше только снится. Да, это понимают оба. А союз Робби и Дэна между тем процветает – они помогают друг другу, вместе растят детей, распределяют обязанности на ходу, интересуются один у другого, все ли у них хорошо, хотя бы в общем и целом.
– Ты идешь? – кричит Вайолет уже с лестницы.
– Да повстречается вам целая стая чихуахуа-альбиносов, – говорит Робби Дэну.
– Ты лучше всех, – отвечает Дэн.
И отправляется вместе с Гартом, Одином и Вайолет искать белую чихуахуа, а не будет ее – найдут Вайолет какую-нибудь новую любимицу. Квартира, в которой Робби остался единственным обитателем, едва уловимо меняется, являя свою вечную безмолвную сущность, равнодушную к уходу одних жильцов и приходу других. Но одинокий Робби пока еще здесь, а наверху дожидается десяток непроверенных сочинений про Колумба, и надо их хочешь не хочешь прочесть к тому времени, как закончатся поиски асбеста.
На семинаре сегодня – “В доме веселья”.
– Ведь у Лили есть выбор, как тебе кажется? – спрашивает Чесс второкурсницу Марту Григ. Девушка эта всегда садится рядом с Чесс, по левую руку, вопреки всеобщему уговору не занимать на семинаре ближайшие к профессору три стула.
– Ну да, – говорит Марта, – либо выйти за нелюбимого, либо остаться старой девой и жить в какой-нибудь паршивой квартиренке. В общем-то это подпадает, пожалуй, под понятие “выбор”.
Синеволосая Марта с бледным, меланхоличным лицом русалки искусительно улыбается, глядя на Чесс. Ну давай, поспорь, мне только этого и надо.
– Но разве Уортон не предлагает Лили выбор, вводя фигуру Селдена? – возражает Чесс. И замечает на доске слова “касательная к…”, не до конца стертые предыдущим профессором.
– На первый взгляд, да, – отвечает Марта. – Однако Лили ведь хочет иметь влияние. Хочет быть заметной. А для этого нужны деньги. Ну разве может ее устроить брак с Селденом?
В свои девятнадцать Марта умеет выражать законченную мысль, использует слова “однако” и “на первый взгляд”. И похоже, считает, что они с Чесс составляют в своем роде научный комический дуэт, а спор в изысканно-любезном тоне, лишь подчеркивающем взаимное презрение, – их коронный номер.
– Но ты ведь не считаешь, что слабость Лили к красивым нарядам мешает ей делать выбор? – говорит Чесс.
– А вы не считаете, что красивый наряд – это символ могущества?
– Разумеется. Но ведь светское общество ей неинтересно. Она даже презирает его. Красивые наряды да розарии – вот что ее, в сущности, интересует. А могла бы всему этому предпочесть любовь.
Марта медлит с ответом. Разве это не сентиментальщина, не пошлость – полагать, что любовь превыше всего? Не то самое очень удобное утешение из бульварных романов и второсортного
