Клетка для бабочки - Анна Морозова
Так. Кусочек 1 от Наташи (это ее подруга): «Оленька была для меня самым светлым человеком, которого я встретила в жизни. Она излучала какую-то необыкновенную доброту и чистоту. Даже самые отъявленные циники нашего класса (вы, дорогие мои, поняли, на кого я намекаю?) при ней прикусывали свои поганые языки (пардон за мой французский, конечно). Только она была несчастной, несмотря на кучу людей вокруг. Они приходили погреться и полюбоваться, а до нее им не было дела. Ну, никто ведь не спрашивает у солнца, как оно себя чувствует. Все думали, что она самая счастливая в школе. Все только брали, черпали большими ложками. Со мной она была откровенна. Так вот, дорогие мои (и не дорогие тоже): мы все были такие придурки! Очень горько, что нельзя ничего вернуть».
Кусочек 2 от Людмилы: «У Оли не было отношений. Я как-то ей ляпнула, что если бы я была хотя бы вполовину такой красивой, то я бы ух! Она вообще не тот человек, чтобы жаловаться, но тут ее прорвало. Типа, все думают, что у меня от кавалеров отбою нет, но это не так. Ко мне клеятся какие-то тупые придурки-старшеклассники, а нормальные ребята боятся даже думать в эту сторону, потому что для самолюбия безопаснее просто дружить. Я ей говорю, мол, у тебя старший брат дома, наверняка его друзья тебе проходу не дают. Она так выразительно на меня посмотрела, что я даже пожалела о своих словах. Потом тихо так говорит, и с такой болью: „Если бы! Там такие классные ребята! Но брат им запретил на меня даже смотреть. Сразу же уводит их в свою комнату, и они там ржут сидят и музыку слушают, без меня. Это он типа меня так бережет. Я слышала, как один его приятель сказал другому: на его сестру даже не смотри, если не хочешь в окно вылететь с переломанными ногами. И не берет он меня никуда с собой, заботится, ага! А ты говоришь – друзья брата!“ Потом, правда, она засмеялась так невесело и добавила, что брат прав, конечно, но это ее очень расстраивает. Так что те, кто завидовал ее красоте и делал ей гадости, горите в аду!»
Алексей перечитал последнюю цитату трижды, чтобы повторением хоть немного ослабить ее действие. Невольно вспомнился председатель. Они как-то разговорились, и он с удивлением узнал про коньяк. «Вот даже бутылку покажу, мягко пьется. Если что, имей в виду эту марку», – с невеселым смехом заметил тогда Миша. У них в семье не было принято заливать горе алкоголем, и те, с иконостаса, его бы не поняли. «Анестезия, да. Чтобы организм не съел самого себя», – пробормотал художник и даже порадовался, что алкоголь для него – атрибут праздника, победы, важного этапа, но не горя. Глаза сами перескочили на строчки: «Если бы! Там такие классные ребята!» И он, вцепившись руками в покрывало, попытался заплакать, но не смог. Он долго сидел на диване, пока не почувствовал свое сердце. Оно стало не жарко ноющим, как обычно, а холодным – почти таким же, как и застывшие на полу ступни. «Для разнообразия, – невесело подумал художник. – Или организм так меня бережет? Да почему же так холодно-то? Не комната, а какие-то чертоги Снежной королевы. Оля, помню, боялась этого мультика». Он с трудом поднялся, сделал несколько осторожных упражнений для головы и шеи, вспомнил, как сестра когда-то подсмеивалась над его увлечением системой Норбекова, а потом сама попросила помочь освоить комплекс для позвоночника. «Представьте, что через вашу голову проходит металлический стержень». Сейчас представить это не составляло никакого труда: мысли о своей вине перед Олей и стали сегодня этим холодным стержнем, вымораживающим изнутри. «Я ведь, я просто хотел защитить сестру. От волнений, разочарований. От жизни, получается. Жизнь тогда была… странной. А может, и не просто защитить. Может, я делиться не хотел. Уж очень мы с ней были похожи – и по характеру, и по интересам. И по этому, как его, мировоззрению. Родители нас не особо понимали. Советские инженеры в чистом виде.
Хотя, когда Оли не стало, мама изменила свои взгляды. Ну да, как припечет, так начинаешь надеяться, что там что-то есть. Хоть что-то». Он поставил чайник и прошел в комнату с иконостасом из фотографий. Вспомнил красные, опухшие от слез глаза отца, вспомнил свои мысли насчет его старческой слабости как объяснение этим слезам. И еще тому, что у самого слез нет.
«Стоп. А это ведь моя защита, – вдруг сообразил художник. – Надо разобраться». Конечно, все так и есть. Его способом переживать потери стало ослабление чувствительности. Организм будто выключил эмоции, и если бы у него спросили, как он себя чувствует, то он искренне ответил «нормально». Только иногда горло сжимается, в груди становится жарко до жжения и не вздохнуть. Или холодно, как сегодня. Художник вскочил и машинально зашагал по квартире. Может быть, и тот кризис в творчестве тоже с этим связан? Вот пытался тогда изобразить умиротворенный пейзаж: природа, купол церкви… Специально из Москвы уехал, чтобы сменить обстановку и вдали от суеты что-то почувствовать. Не помогло ведь. Ну, зато с Полинкой познакомился и участок купил. Он думал, что кризис после такой череды потерь – это нормально, весь ушел в преподавание, в развитие дистанционных проектов. Потом возникла идея к юбилею Великой Отечественной, они выиграли большой грант. Впереди много интересной работы. И тут он понял, что работает только умом и что этого мало. Он знает, как выстроить композицию, какие использовать средства, чтобы результат выглядел эмоционально наполненным. Но
