Снежная пантера - Сильвен Тессон

Каждое утро мы ждали в нашей долине, что красота спустится по Елисейским Полям.

Мы знали — она бродит вокруг. Иногда я видел ее… Но оказывалось — это всего лишь скала, всего лишь облако. Я жил в ожидании. Находясь в 1973 году в Непале, Питер Маттисен так ни разу и не увидел пантеру… Если его спрашивали об этом, он отвечал: «Нет! Не правда ли, чудесно?»[5] А по-моему, my dear Peter, это вовсе не было «чудесно»! Не понимаю, как можно радоваться разочарованию! Просто уловка разума. Нет, я хотел увидеть пантеру, я приехал сюда ради нее. Ее появление должно было стать моим подношением женщине, с которой я расстался. Пусть моя вежливость или лицемерие означали для Мюнье то, что я шел за ним из одного восхищения его фотоработами, — на самом деле я жаждал пантеры. У меня были на то свои собственные, интимные причины.

Трое друзей, не отрываясь от окуляра, оглядывали местность. Мюнье мог целый день снова и снова рассматривать камни, сантиметр за сантиметром. «Достаточно заметить след мочи на скале», — говорил он. Встреча произошла на второй день пребывания в каньоне, когда мы возвращались к жилищу тибетцев. Слабый свет еще струился с неба. Мюнье увидел ее в ста пятидесяти метрах к югу от нас. Он передал мне подзорную трубу, точно указав место, куда целиться. Я, однако, долго присматривался, пытался понять, на что смотрю. Просто зверь, живой, мощный, но неизвестный мне. Сознанию требуется время, чтобы обработать неизвестное. Глаз видит реальность, а мозг отказывается ее принять.

Она лежала у подножия выступа уже темневших скал. Отдыхала, скрытая кустами. Ручеек вился по ущелью в ста метрах ниже. Можно было пройти в одном шаге и не заметить ее. Мистическое видение. Память о первом появлении стала священна и была сродни таинству.

Пантера подняла голову, втянула воздух. На ней была вся символика тибетского пейзаж. Одеяние, инкрустированное золотом и бронзой, говорило о дне и ночи, о небе и земле. На нем были хребты и фирны, тени ущелья и хрусталь неба, осенние склоны и вечный снег, колючки на косогорах и кусты полыни, тайна бурь и серебряные тучи, золото степей и саван ледников, смертная мука муфлонов и кровь серн. Целый мир развертывался на шкуре зверя. На мантии-образе. Пантера, дух снегов, одевалась вместе с Землей.

Я подумал, что она маскируется под пейзаж, однако при виде нее исчезал как раз пейзаж. Кинематографический эффект наезжания камеры: всякий раз, когда глаз падал на зверя, все вокруг отступало, полностью рассеивалось в его чертах. Возникшая из пространства, пантера становилась горой и выходила из горы. Она явилась, и мир исчез. В ней воплощалось греческое Physis, латинское natura, понятие, которое в религиозном духе определял Хайдеггер: «То, что возникает из самого себя и таким образом появляется»[6].

Короче, огромная пятнистая кошка выпрыгнула из небытия и заняла свое место в пейзаже.

Мы не уходили до ночи. Пантера безмятежно дремала. Другие животные рядом с ней кажутся бедными созданиями, которым все время что-то угрожает. Лошадь брыкается, стоит вам шелохнуться, кошка удирает при малейшем шуме, собака вскакивает, почуяв незнакомый запах, насекомое скрывается в убежище, травоядное боится любого шевеления за спиной; даже человек не забывает оглядеться, входя в комнату. Параноидальный страх — условие выживания. А пантера уверена в своем могуществе. Она отдыхала, абсолютно независимая, неприкосновенная.

В бинокль было видно, как она потягивается. Укладывается снова. Владычествует над жизнью. В ней прячется гений места. Ее присутствие означало власть. Мир служит ей троном, зверь подчиняет себе пространство, где пребывает. Вот оно — воплощение таинственного понятия «тело короля». Истинный суверен довольствуется тем, что существует. Он избегает действия и тратит себя только на явление. Само его бытие составляет основу могущества. Это президенту в демократиях нужно без конца суетиться: это он — главный аниматор хоровода.

В пятидесяти метрах бесстрашно паслись яки. Они не ведали, что неподалеку на скалах распростерлась их убийца; они были счастливы. Для добычи психически непереносима мысль о близости смерти. Жить можно, только если не знаешь об опасности. У всех живых существ есть врожденные шоры.

Мюнье передал мне очки с самыми сильными линзами. Я впивался в зверя, пока глаза мои не высохли от холода. Черты пантеры сходились в линию силы. Животное повернуло голову. Глаза застыли на мне. Два горящих и холодных кристалла презрения. Пантера встала, вытянула шею к нам. «Заметила нас, — подумал я. — Что будет делать? Прыгнет?»

Она зевнула.

Вот такое впечатление производит человек на тибетскую снежную пантеру.

Повернулась к нам спиной, потянулась и исчезла.

Я вернул очки Мюнье. Это был самый прекрасный день в моей жизни с того момента, как я умер[7].

— Теперь долина не такая, как была, — произнес Мюнье. — Мы теперь видели пантеру…

Мюнье тоже был роялистом, то есть веровал, что явление Существа освящает место. Мы спускались в ночи. Я ждал видения и получил его. Ничто во всем мире не могло отныне сравниться с этим животворящим присутствием. И ничто — в глубинах моей души.

С того дня мы каждое утро взбирались вверх, не удаляясь от жилья тибетцев больше чем на шесть километров. Мы знали, что пантера где-то здесь, мы могли встретить ее снова. Мы лазили по хребтам, бродили, искали следы, сидели в засаде — подобно охотникам в сафари. Иногда мы делились на группы и, общаясь по рации, обменивались результатами поисков. Мы ловили едва заметные движения вокруг. Внезапный взлет птицы, например…

— В прошлом году, — рассказывал Мюнье, — я отчаялся увидеть пантеру. Сворачивал уже стоянку, как вдруг весь хребет всполошил большой ворон. Я стал за ним наблюдать, и тут появилась пантера. Ворон предупредил о ней.

— Что должно случиться с душой у человека, способного выстрелить в голову такого существа? — произнесла Мари.

— Охотники говорят, это «любовь к природе», — отвечал Мюнье.

— Так не нужно пускать охотников в музеи! — сказал я. — Глядишь — изорвут Веласкеса из любви к искусству… Странно, однако: редко кто пускает себе пулю в рот из любви к собственной персоне.

Каждый день камера Мари и