Натюрморт с торнадо - Э. С. Кинг

Папа не встает с постели, хотя не может быть, что его это все не разбудило. Я насыпаю себе миску хлопьев. Мама снимает наушники, выключает музыку и жестом приглашает меня присоединиться к ее ужинозавтраку.

– Хорошая выдалась смена, – говорит она. – До ухода освободила весь приемный покой. Беспрецедентно.

Я хрущу хлопьями.

– Три дня выходных, – говорит она.

– Круто, – говорю я.

Мама похлопывает меня по плечу, и это выбивает меня из обычного утреннего ступора. Она улыбается мне, склонив голову к плечу. Она всегда такая агрессивно-веселая, когда послушает Rage Against the Machine. Она говорит:

– Хочешь, развлечемся как-нибудь?

Меня так и подмывает спросить: «Что это с тобой?» Мама не звала меня развлекаться с моего тринадцатого дня рождения. Но я просто говорю:

– Смотря чем.

– Ты же решила бросить школу в шестнадцать. Значит, у тебя нет никаких важных планов, так?

Я смотрю на нее непонимающим взглядом и прямо слышу, как промокают мои хлопья.

– Ну?

– Так ты не против, что я бросаю школу? – спрашиваю я.

– Я не против ничего, я просто хочу развлечься.

– Это что-то новенькое.

Она смотрит на меня непонимающим взглядом, потом кладет в рот кусочек стейка.

– Значит, не хочешь развлекаться с мамой. Понимаю, понимаю, – говорит она. – Какие у тебя в таком случае планы?

– Мне шестнадцать. Я могу найти работу или что-то такое.

Ее порожденное Rage Against the Machine веселье улетучивается. На лице появляется выражение «озабоченная мать». Она говорит:

– Тебе надо пойти в летнюю школу и получить диплом. Потом поступить в художественный институт. Не порти себе планы.

Я как будто выступила зрительницей на шоу фокусов. Помощница заходит в ящик для пронзания мечами в одном костюме, выходит в другом, целая и невредимая. В руках голубка или кролик или еще кто-нибудь.

– Не знаю, – говорю я. – Я не уверена, что все еще этого хочу.

Снова непонимающий взгляд.

– Но у тебя настоящий талант. В смысле, всамделишный. Ты хочешь его закопать?

– Я просто не могу представить себя художницей. И вообще, что за мечта такая – рисовать? Слишком субъективно и глупо. – На стенах вокруг я вижу бесконечные воображаемые точки Лихтенштейна.

– И когда ты это осознала?

– Где-то за неделю до того, как перестала ходить в школу.

– А, тогда неудивительно.

– Ага.

Мама смешивает себе вторую водку с клюквенным соком. Минут через пятнадцать начнет клевать носом.

– Прости, что запугала тебя этой тирадой, – говорит она. – Я просто хотела бы развлечься немного, пока у нас есть свободная пара дней. Я по этому скучаю.

– Ясно.

– Ты уверена, что больше ничего не случилось? – спрашивает она. – В смысле, в школе? С мальчиком, там, или… Или с девочкой…

– Уверена, – отвечаю я. – Ничего не случилось, ни… с мальчиком, ни с девочкой.

Я не рассказывала ей о выставке. Открытие было в пятницу, она работала. Проект был такой секретный, что я даже не показывала его ни ей, ни папе. План был: отвести их на выставку на следующий день – выставка длилась с вечера пятницы по день воскресенья – и представить им проект, как представляют призовых коров на ярмарках. Я думала, они будут мной гордиться. Но, конечно, к субботе мне было уже нечего представлять. Корова испарилась.

Долгая история.

Я мою тарелку из-под хлопьев и ставлю на сушилку. Мама возвращается к ужину и водке. Она больше не заговаривает о развлечении. Только жует свой кусочек стейка двадцать раз и проглатывает. Знаете, сколько людей попадают в неотложку из-за того, что съели непрожеванный стейк? Вы не представляете, сколько от этого проблем. Я вас предупредила.

Я нахожу Предположительно Эрла в восемь тридцать, он свернулся в комочек в своей нише, спиной к миру. Я сажусь на тротуар спиной к стене, поджав колени к груди, и жду. Спустя час я начинаю думать, что Предположительно Эрл умер. Под слоями пальто и одеял я не вижу, дышит ли он. Он совершенно не шевелится. Интересно, ему снятся сны?

Я не принимала душ перед выходом. У меня на голове банданка и два кое-как заплетенных хвостика, а одета я в старую толстовку и джинсы. Прохожие в основном меня не замечают, но, когда замечают, отводят взгляды. Наверное, думают, что я тоже бездомная. Сначала мне от этой мысли смешно, но потом я задумываюсь над ней серьезно.

Это могу быть я. Я вот-вот брошу школу без особой на то причины, кроме той, что школа – это неоригинально, и, хотя бросать школу тоже не оригинально, но я необычный случай. Хорошие оценки. Художественный кружок. Даже мама говорит, что у меня талант, а мама врать не станет.

Сейчас я чувствую себя глупо за то, что сказала ей за завтраком про работу. Кто будет нанимать шестнадцатилетнюю девочку, которая бросила школу?

Предположительно Эрл шевелится. Переворачивается на спину и кашляет. Кашель влажный, и он сплевывает в угол ниши. Он медленно садится, такое ощущение, что у него где-то болит. Он спит на асфальте. Должно быть, дико неудобно. Он роется в своих пальто и одеялах, выуживает оттуда пакетик «Доритос», открывает его и пригоршнями начинает есть чипсы. Кусочки дорито сыплются ему на огромную бороду и кажутся мне точками Лихтенштейна. Предположительно Эрл знал бы, что делать с этими точками. Я не знаю. Он опирается спиной на заколоченную дверь и протягивает ноги, как маленький, – буквой V. Я смотрю на то, как сидит он и как сижу я. Вытягиваю ноги перед собой, хотя так об меня может споткнуться любой прохожий. Может, в этом и смысл.

Медленно поднявшись на ноги, Предположительно Эрл перешаркивает через Спрус-стрит, бросает пачку от «Доритос» в мусорку и шаркает на восток.

Я иду за ним.

Я иду за ним до самой 12-й улицы, где он сворачивает направо и садится на скамейку автобусной остановки. Не знаю, почему я никогда не думала о том, что Предположительно Эрл ездит на автобусах. Видимо, когда у нас есть собственная постель, мы иногда делаем поспешные умозаключения.

Я проверяю карманы – проездной у меня в кошельке. Еще в кошельке: моя школьная карточка, копия медицинской страховки и, за отделом для банкнот, бумажка с номером Брюса.

Это больше, чем вся собственность Предположительно Эрла. У Предположительно Эрла нет даже адреса. Когда подходит автобус, я захожу в него и сажусь