Симпатия - Родриго Бланко Кальдерон
— Алло! — ответил женский голос.
— Алло, это Надин? Мне нужна Надин.
— Она в душе.
Он подметил легкий иностранный акцент.
— Простите, а с кем я говорю?
— Это ее мама.
— А, понятно. Очень рад, сеньора. Меня зовут Улисес. Не могли бы вы попросить ее мне перезвонить?
В трубке несколько секунд помолчали.
— Вообще-то лучше ей не знать, что я с вами говорила, сеньор Улисес.
— А вы знаете, кто я?
— Более или менее.
— Надин вам про меня рассказывала?
— Не могу больше разговаривать. Я вам завтра позвоню на этот номер, хорошо? — сказала она и повесила трубку.
День в ожидании мастера тянулся бесконечно. Наконец пришел мужчина лет шестидесяти, обливающийся потом.
— Много работы? — спросил Улисес.
— Какое там. Просто я к вам пешком.
— Из Санта-Фе?
— Ага. А туда из Чакаито. Месяц назад машина сломалась. Запчастей нет. А с транспортом совсем швах. Автобусов почти не осталось, ходят переполненные. Да у меня и наличных нет. Сейчас народ ездит на грузовиках этих, «скотовозках», но я туда не лезу, еще в своем уме.
Мастер, к счастью, был не прочь поболтать. Это отвлекало Улисеса от мыслей о разговоре с матерью Надин.
Врезать нужно было два больших замка — во входную дверь и в решетку перед ней, — но заняла работа меньше часа. Правда, потом пришлось больше часа ждать, чтобы Улисес смог перевести мастеру деньги, потому что сайт банка упал.
— Вот позорище, — сказал Улисес.
— Я не то что вам не доверяю, не подумайте. Просто хочу точно узнать, когда деньги капнут. Банк-то у нас с вами один, значит, переведут мгновенно. Я себе ботинки присмотрел недалеко от дома. Потому что эти — сами посмотрите. За месяц новые сносил.
Подошвы ботинок у мастера отваливались, носки совсем обтрепались.
— Рано или поздно все это кончится. Или остановится и рухнет. Так продолжаться не может, — сказал Улисес.
— Не знаю. Мне иногда кажется, хуже может становиться до бесконечности. Я, по крайней мере, никакого выхода не вижу.
Улисес вспомнил, что говорила Мариела. Невозможно сбежать с чистыми руками. В этом аду lаsciate ogni speranza[6] написано не на входе, а на выходе.
«Чтобы уехать, убей сначала свою собаку», — мысленно перевел Улисес, охваченный внезапным отчаянием.
— Давайте еще раз попробуем, Франклин, — со вздохом сказал он, садясь за компьютер. — А потом я вас подброшу до Чакаито, хотите?
— Большое спасибо.
Деньги наконец получилось перевести. Мастер собрал инструмент, и они двинулись в путь. Самым заметным и поразительным изменением в Каракасе после кризиса и всеобщего исхода стало почти полное отсутствие дорожного движения и пробок. Они за считаные минуты добрались до Чакаито. И по дороге повстречали три «скотовозки» — грузовика с решетчатыми кузовами, в которые набивался народ. Некоторые пассажиры улыбались. Другие напоминали больных животных.
Улисес сбросил скорость.
— Где вы живете, Франклин?
— На проспекте Пантеон. Напротив Национальной библиотеки.
— Я вас прямо до дома подкину тогда.
— Не беспокойтесь, сеньор Улисес. Серьезно, я отсюда пешком дойду.
Улисес не стал слушать и газанул.
Вскоре они остановились перед маленьким домом в тупичке, параллельном началу проспекта Пантеон, у Национальной библиотеки.
— Еще раз огромное спасибо. Вы меня просто спасли. Вроде мелочь, а жить дальше помогает. Хотя бы еще один день.
Мастер открыл дверцу, поставил ногу на тротуар, застыл, убрал ногу обратно и захлопнул дверцу.
— Чуть самое важное не забыл, — сказал он и вытащил из кармана пиджака связку ключей. — Сейчас оставил бы вас куковать на лестничной площадке перед новыми замками. — Он рассмеялся, протянул связку Улисесу и ушел.
Возвращался Улисес через проспект Вояка, вдоль отрогов Авилы. Проехал через район Альта-миры до площади Франции и вывернул на Восточное шоссе. Ему предстояло пережить ночь, полную вопросов без ответов, и дождаться звонка матери Надин на следующий день.
У квартиры он довольно долго не мог подобрать нужные ключи. Странно было вставлять новый ключ в новый замок, но знать, что по ту сторону двери — прежние комнаты. Сеговия мог больше не волноваться: Паулина или те, кого она подошлет, сюда не попадут. Улисесу даже казались нелепыми такие предосторожности: жизнь с Паулиной осталась далеко в прошлом, и никакой поступок бывшей жены не способен больше на него повлиять.
Можно ли сказать то же самое про Надин?
Попав наконец внутрь, он сразу схватился за блокнот и начал писать Надин длинное письмо. Точнее, пояснять самому себе, но обращаясь к ней, бессмысленность собственной жизни. Писал до трех ночи, пока не изнемог. Прежде чем лечь, снова позвонил. Он не надеялся, что она ответит, но ему нужно было услышать гудки. Гудки как форма отвержения были последним, что связывало его с Надин, и, не утешившись ими, как бы жалко это ни звучало, Улисес не мог уснуть.
Он несколько секунд не убирал большой палец с имени на экране, а потом в приступе ярости вскочил и швырнул телефон об пол.
17
На следующий день Улисес проснулся с каким-то нравственным похмельем. Надо написать Апонте, что ему нужен новый телефон. Возможно, айфон. Он всегда хотел айфон. Тут он вспомнил, что должна позвонить мать Надин, и кинулся в гостиную. Поднял разбросанные по полу части и как сумел собрал свой мобильный. Экран треснул, один угол корпуса разбился от удара, но в остальном все вроде работало. Улисес немного успокоился и приготовил себе завтрак.
Ближе к полудню раздался звонок. Первым делом сеньора Кандо предупредила, что Надин едет к Улисесу.
— Это она вам сказала?
— Нет, но ночью ей было нехорошо, а утром я ее уже не застала.
— А откуда вы знаете, что она едет сюда?
— Знаю, Улисес. Матери не ошибаются.
Поняла, значит, подумал Улисес. У него самого не было ни отца, ни матери, и сыном он никогда не был. В подобных случаях, когда от него ускользало инстинктивное понимание каких-то вещей, он чувствовал себя репликантом, которого внезапно подвергают тесту Войта-Кампфа.
— Что не так с Надин? — спросил он.
— Во-первых, ее зовут не Надин. Ее зовут Мария Элена. И я вообще-то ее бабушка. Я ее растила, потому что мать живет во Франции.
— Она француженка? — спросил Улисес, будто ухватился за соломинку.
— Кто?
— Мать Надин.
— Нет, венесуэлка. Единственная иностранка в семье — я, но я родилась в Черногории, так давно, что и не упомнишь. Можно узнать, чего еще вам наговорила Мария Элена?
Улисес рассказал. Сеньора Кандо слушала и опровергала каждое его слово. А он, словно старый боксер, который уже не чувствует ударов, принимал все, что произносил этот гортанный голос. Оказалось,
