Лица - Тове Дитлевсен

— Мы всегда переоцениваем значение того, чего у нас нет, — ответила Лизе. — Я не всегда одинаково любила свою мать.

— А я свою совсем не любила.

Из репродуктора в подушке обиженно прозвучал детский голос Ханне.

— Знала бы ты, как я завидовала одноклассницам: их матери разговаривали с ними после школы. Мне же приходилось читать твои мерзкие романы, которыми я была сыта по горло. Ты считала, что пишешь обо мне, но всегда писала только о себе. Для тебя никогда не существовала никого, кроме тебя самой.

— И ты мне отомстила, — тихо произнесла Лизе, сердце кольнула вина.

— Да, отомстила, — раздался из трубы голос Гитте.

В палату вошла фру Нордентофт. Она неодобрительно посмотрела на нетронутый стакан.

— Вам нужно хоть что-нибудь выпить, — строго произнесла она. — Чего вам хочется? Воды, молока, чая? Нет ничего страшного в том, что вы не едите, но мы не позволим вам лежать и умирать от жажды. Этого мы не допустим.

— Да, тебе нужно чего-нибудь выпить, — вторил Герт. — И твои страдания окончатся.

Он засмеялся: медсестра играла свою роль не хуже доктора Йёргенсена. Лизе говорила еле-еле: язык распух и воспалился.

— Я не хочу пить, но не могли бы вы немного ослабить ремень, он режет как нож, — ответила она.

Фру Нордентофт ощупала их и достала ключи.

— Да, так туго необязательно.

Лизе заглянула в ее серые глаза: они были разного размера.

— Нельзя ли мне сигарету? — спросила она.

— Нет, иначе кровать загорится.

Медсестра ушла, и Лизе почувствовала запах гари. Она приподнялась и к своему ужасу обнаружила, что из-под одеяла вырываются небольшие языки пламени.

— Пожар! — завопила она. — Кровать горит! На помощь!

Огонь быстро распространялся и уже подбирался к ее лицу.

Она дико орала и дергала ремень, чтобы освободится.

Снова появилась фру Нордентофт.

— Ну, что теперь? Почему вы так кричите? — спросила она.

— Кровать, — произнесла она, дрожа всем телом. — Она горит.

— Глупости, — ответил кто-то другой, слегка похлопывая по одеялу. Пламя утихло и исчезло, никаких следов от него не осталось.

— Я сейчас сделаю вам укол. Он поможет побыстрее заснуть.

Она вернулась с Гитте: в руках у нее был наполненный шприц.

— Может, это будет последний? — произнесла она, словно обращаясь к самой себе. — И всё кончится.

— Не надо, — в страхе умоляла Лизе. — Не убивайте меня пока. Я сделаю всё, что прикажете, только позвольте мне пожить еще одну ночь.

— Нет. Мне не забыть, сколько хлеба ты заставила меня испечь для твоих отвратительных детишек. А всё потому, что тебе не хотелось делать это самой.

— Я ведь не знала, что это тебе так досаждало, — смятенно ответила она, но они уже стянули одеяло. Она билась из стороны в сторону, привязанная ремнем, и кричала, как кричат, чтобы очнуться от гнусного кошмарного сна.

— Да прекратите вы наконец свой балаган! Мы это делаем только для вашей пользы.

Она почувствовала слабую боль в бедре и бессильно повернулась на бок, воя точно больная собака.

— Хватит скулить, — сказала Гитте, — мы тебя просто разыграли. Ты пока что не умрешь. Это всё слишком забавно.

Забили барабаны, и доктор Йёргенсен с отвратительной нежностью произнес:

— Закрывайте глаза и спите. И мы оставим вас в покое.

Она опустила веки: перед ней стояла Гитте с плакатом, заготовленным для демонстрации, — неподвижная, словно снимок. На плакате детским почерком было выведено: «СПАТЬ ЗАПРЕЩАЕТСЯ!» Она поспешно открыла глаза, и в этот же момент вошла фру Нордентофт и выключила свет.

— Спокойной ночи, хороших снов.

Опустилась темнота, такая густая, что можно было бы ее разрубить. Легла на лицо как потная ладонь. Она чувствовала смертельную усталость, мысли поднимались в воздух, словно выпущенные из рук шарики.

— Никогда не понимал, почему она не завела себе любовника, — произнес Герт.

— Она лесбиянка, — ответила Гитте. — И влюблена в Ханне.

Неожиданно рядом с ней что-то зажужжало.

— Послушай эту запись, мама, — сказал Могенс. — Я сделал ее под кроватью Ханне и прослушал вместе с Гитте, пока ты спала.

— Нет! — выкрикнула она. — Могенс, как ты сюда попал? Почему ты так со мной поступаешь?

Она вытянула руки перед собой, хотела за него ухватиться, но не могла дотянуться. Жужжание прекратилось, и смех Герта и Ханне наполнил всё вокруг.

— Я изучил брачное законодательство, — произнес Герт. — Мы можем пожениться, только если она умрет или сойдет с ума.

— Гитте нам в этом поможет, — раздался тонкий голосок Ханне. — С Грете сработало, почему бы и ей не попасться на тот же самый крючок?

— Хватит! Остановись, Могенс! Я больше не желаю ничего слышать.

Она закрыла уши руками и отчаянно завыла в подушку.

— Помогите, — вопила она, — заберите его отсюда! Включите свет. Это невыносимо!

Фру Нордентофт зашла и включила свет. Могенса и его магнитофонной записи и след простыл.

— Ну что теперь не так? — терпеливо поинтересовалась она. — Вам нужно попробовать заснуть, пока действует укол.

Она склонилась над Лизе и вытерла платком слезы. Ее лицо было из тонкой бумаги и во многих местах уже прорвалось. В прорехах обнажилась гноящаяся плоть. Тот глаз, что поменьше, глядел недвижно, без всякого выражения, точно стеклянный.

— Не выключайте свет, — попросила Лизе. — Я боюсь темноты.

— Вы же не уснете при свете. К тому же это против наших правил.

Она наморщила лоб и задумчиво прикусила губу.

— Вам слышатся голоса? — добавила она.

— Естественно, — отозвалась Лизе. — Вы ведь их тоже слышите.

— Нет, — твердо произнесла женщина, качая головой. — Всё, что вы слышите, исходит от вас самой.

Должно быть, в заговор вовлечен весь медперсонал, догадалась Лизе.

— Если бы я в это верила, тоже бы была сумасшедшей, — сказала она.

— Вы явно не в порядке.

— Прикрой рот, — сказала Гитте, — иначе она увидит твои страшные зубы.

— Зубные коронки холодные, — с отвращением уточнил Герт.

Фру Нордентофт выключила свет и ушла. Темнота обжигала как воздух в парилке, а голоса в трубах удалялись и становились неразборчивыми. Она прикрыла глаза, и силуэт Гитте с плакатом медленно рассеялся. Во сне перед ней всплыло лицо доктора Йёргенсена, словно крупный план на экране телевизора. Оно было ласковым и любящим, и в карих глазах, казалось, блестели слезы.

— Действительность существует только в вашей голове, — произнес он. — Вам полегчает, как только вы это осознаете. Объективной реальности не существует.

— Где же я тогда существую? — спросила она.

— В сознании других, — терпеливо объяснил он, словно беседовал с упрямой, но одаренной ученицей.

— Я этого не хочу, — испугалась она, — я хочу быть собой.

— Да, но неужели вам неизвестно, что все люди существуют, точно как и книги, в нескольких изданиях? Их копируют в офисе для секретных картотек.

— Ох, это многое объясняет, — удивилась она. — Значит,