Под навесами рынка Чайковского. Выбранные места из переписки со временем и пространством - Анатолий Гаврилов

Что-то в сон клонит. Спать, собственно, хотелось всегда, и спал везде, где была возможность – в школе, в армии, на работе, в институте. Ну, ладно, спи и дальше, коли есть такая возможность. А не проснешься – что ж.

Купил куриные потроха, приготовил, выпил, закусил потрохами, и подумал, и нашел рифму «куры – курвы», и выпил еще, и написал стихотворение, и это настоящая поэзия, а не ваш бред, сучий ваш потрох.

Сегодня моему дедушке 250 лет.

Вчера Шишман зашел к Могильному, и они выпили и поговорили. Сегодня Могильный зашел к Шишману, и они выпили и поговорили. Оба жили в каких-то халупах. Оба знали литературу, кино, музыку. Им было о чем поговорить. В своих беседах они не затрагивали вопросы политики. Оба считали, что их подслушивают.

Невозможно ничего не хотеть, даже если ты достиг высшей степени дао.

Отсидел два года за хищение орехов. Воровал не я, но сидел я. Так получилось. За время отсидки придумал стихотворение про орехи. После отсидки снова играл и пел в какой-то группе. Песня про орехи оказалась хитом.

Поезд, купе, он и какая-то женщина. Она о чем-то говорит. Он это уже неоднократно слышал. Он смотрит на ее ноги. Эти ноги известны. Она наконец-то замолкает и ложится спать. Поезд мчится куда-то. Некоторое время он смотрит в окно. Там какие-то огни. Он думает о ней. Но она уже спит. Он пьет 0,5 водки и ложится спать.

Христодулов жил рядом с железной дорогой и работал сцепщиком вагонов, всё ничего, но потом он стал плохо видеть и слышать и часто допускал ошибки, его дотерпели до пенсии, и сейчас он на пенсии, занимается подсобным хозяйством, всё ничего, только ночью он вскакивает и говорит, что пора на работу, и жена укладывает его спать.

Мороз и солнце. Узоры на окне дублируют узоры на ковре. Сон дублирует узоры окна и ковра. Живу один, чего и вам желаю. Есть что поесть и выпить. Чего же боле.

У нас стираются и скоро сотрутся грани понимания, что такое хорошо и что такое плохо. По улице прохаживаются Сеченов, Репин, Мусоргский, Гомер, Чехов, Достоевский, карманники, шоумены, шпионы, прочие. Природа позаботилась о том, чтобы все это было. Впрочем, нужно сходить за продуктами. Декабрь уж на дворе. Никто не трогает тебя, ничто не трогает. То ангельские голоса, то рев подземных вод. Сангвиник ты или холерик. Богат ты или беден. Но ты купил ботинки. В них не так скользко. Ну ладно, иди.

День, солнце. Она еще спит. Вынес мусор, сходил в магазин. Холодно. На улице никого. Она еще спит. А вдруг умерла? Прислушался – храпит. Вошел к ней, взял ее за руку, она спросила, что мне нужно, ответил, что пора просыпаться.

Ты свинья и я свинья, все мы, братцы, свиньи. С наступающим Новым годом, товарищи свиньи.

Январь, метель, дороги занесло. И самогон домашний. И черный хлеб, и сало, и горчица. Претензий нет. Ложись и спи.

Чьи-то ноги торчат из сугроба.

Была метель. Мы куда-то поехали. За рулем был П. Он игнорировал и ПДД, и ГИБДД. Были погоня, стрельба. П. хохотал, мне было страшно. Он резко свернул с дороги в сторону леса и помчался по лесной дороге. Вскоре мы оказались в какой-то деревне. П. куда-то исчез. Через некоторое время он появился с самогоном, салом и хлебом. Дальше не помню.

Снег идет. «Снег» – подлежащее, «идет» – сказуемое.

Город кончился. Мерзлая степь. Один часто останавливался, смотрел на звездное небо и призывал другого проникнуться красотой мироздания, другой говорил, что нужно уходить, так как их окружают волки.

Жизнь продолжается, непонятные платежки по ЖКХ, про остальное лучше молчать, чтобы не нарваться на неприятности.

Погода в Бресте в январе. Там растут виноград, абрикосы, персики. Там, как и во всей Беларуси, существует расстрельная статья. Не знаю, хорошо это или плохо. Человек я миролюбивый, но все может случиться.

Москва. Он никак не может понять ее сущности в силу ряда вещей, и уезжает домой, и снова возвращается в Москву, и она снова прельщает его, и он бродит по городу в поисках ее сущности.

Я знаю, что любовь может стать ненавистью, обратного хода нет.

Облачно, снег, небо воспалено, судороги, припадки.

Ее первый муж спился, второй не пьет, но идиот, третий скрылся с золотыми украшениями…

Будучи геологом, я ничего не нашел. Время года – старость. Ничего не поделаешь. Хорохориться тут нечего. Впрочем, остается повседневность, то есть сходить в магазин за продуктами питания, даже если темно…

Хотелось чего-то необыкновенного, и на последней минуте, в красивом падении, головой, забил гол в свои ворота. Все ушли, а он остался лежать.

А ты одет прилично, как покойник.

– Ты можешь по запаху определить сорт винограда, из которого сделано вино?

– Я могу по твоему внешнему виду определить, что ты вчера пил и что нужно делать сейчас, чтобы ты не окочурился.

– Тогда прощай.

– Будь здоров.

– Сволочь.

– Взаимно.

Взял напрокат коньки. Хотел сделать тройной тулуп, но не решился. Сдал коньки, выпил 0,25. Углубился в лес. Видел лося. Вернулся домой.

Пришел старший брат, пообедал, закурил и сказал: «Мне противно бывать у тебя. Твои конвульсии вызывают у меня отвращение, жизнь зря потратила на тебя свои клетки, лучше я бы прожил дважды».

Приятно пить в одиночестве.

Сегодня моему прадедушке 350 лет.

Минус десять, пасмурно. Принесли пенсию. Вынес мусор. Купил продукты питания. Что-то в сон клонит. Нужно выйти. Нужно выйти. Нужно выйти, даже если уже выходил. Вышел, пошел. Вдоль гаражей и сараев. Далеко ходить не нужно. Прошло время, когда ходил далеко. Держись поближе к своему дому. Держись поближе к своему дому. Ты что-то не туда пошел. Местность уже незнакомая. И уже темно. И уже темно. Спроси у кого-нибудь дорогу к дому, но никого нет.

Зима, два ботинка, левый и правый. Как-то справился. Что-то нужно еще. Долго думал. Всё нашел, выходить передумал. Лег и снова вернулся