Под навесами рынка Чайковского. Выбранные места из переписки со временем и пространством - Анатолий Гаврилов

Вольфрам тверже молибдена, что-то еще тверже чего-то еще, но водка, пожалуй, тверже всего.

Живу между кладбищем, рестораном и церковью.

Ничего страшного нет, кроме тебя самого. Ноль градусов. Нина говорит, что иллюзии разбиты. Паша сообщает, что едет в Тулу по делам. Жена говорит, что я говно. Облачно, без осадков. Абхазия, Белоруссия. Поздно об этом думать. Перекись водорода. Фенибут. Соня советует разнотравье. На улицу выхожу редко. Угрожал коту тапочком.

Сначала продумай свою работу. При работе ищи удобного положения тела. Не работай до полной усталости.

Дождь позавчера, вчера, сегодня. Дождь и ветер. Шум деревьев. Уже много желтых листьев. На серванте тикают часы. Сервант, часы. И вдруг пошел снег. Но нет, показалось. Сервант, часы, книжный шкаф, прочее. И вдруг – гроза. Давно не было грозы. Говорят, что во время грозы нужно отключить электричество, и укрыться одеялом из верблюжьей шерсти, и не думать о плохом, но вот гроза кончилась, а только ветер, шум мокрых деревьев да тиканье часов, что стоят на серванте. Впрочем, пора ехать на дачу. Там картошка, горох, а также ужи и гадюки.

Мои книги читают в школах, на улицах и в театрах. В моих книгах – глубокий философский смысл, душевная теплота и правда, так как я знаю жизнь, а жизнь знает меня, а также мои книги читают в метро и даже в туалетах, но сил уже нет, и лучшее место на нашей прекрасной Земле – это кладбище.

Живу в этом городе. Хожу в магазин, а больше никуда не хожу. Раньше еще куда-то ходил, уже не помню куда, то есть помню, но лучше бы и не помнить.

Из армейского репертуара строевой песни 1968 года «Тверже шаг! Слушай, враг! Страшись ответа грозного!»

Ноябрь, по ночам уже заморозки, холодный ветер треплет остатки листьев. По ночам кричит сосед, бывший моряк. Он взбирается на крышу своего дома и кричит «SOS». Иногда он приходит ко мне, выпивает сидра и предлагает мне отправиться в кругосветное путешествие на судне, которое мы сделаем своими руками. Приходит его жена и уводит его домой.

Прошлое такое же страшное, как и настоящее.

– Анатолий Иванович?

– Да.

– Очень хорошо, человек вы известный…

– А?

– Человек, говорю, вы известный, ваше мнение очень значимо в решении вопросов наших государственных и межгосударственных и в прочих вопросах. В таких, например, как это… как его… ну, вы понимаете. Вы меня слышите?

– А?

– Дело в том, что нужно все-таки определиться. Тут, как говорится, или-или.

– Не понимаю. Задолженности по квартплате у меня нет.

– Анатолий Иванович, не в этом дело…

– Я вас знаю, вы – мошенники, но вы ошиблись, я – не Анатолий Иванович, а Иван Анатольевич, и вы меня неоднократно обманывали во всех смыслах, как и всех остальных, и они легко обманывались, и только сейчас, умирая, я начинаю понимать, ай эм сорри.

Однажды в Мариуполе, будучи сторожем персикового сада, я сидел с ружьем, ночью меня вдруг кто-то обнял и некоторое время держал, а потом отпустил, и я выстрелил в небо.

Школьники ходят в школу. «Школьники» – подлежащее, «ходят» – сказуемое.

Ничего святого, остается только ирония, а все же молишься.

Пенсионер, бывший почтальон, живет во Владимире, крайне неудобный человек, ни с кем не общается, курит, пьет, хочет покончить с собой, но боится, так как остались письма, которые он не доставил…

Поехал на вокзал за три часа до прибытия поезда. На вокзале было малолюдно. Была полиция и продавались ватрушки. Спиртного не было. Хотелось спать. Боролся с желанием спать. Разбудила полиция. Твой поезд ушел.

Ночь, метель, люди в ожидании поезда. Скоро поезд придет. Что-то нет его. И никто не знает, когда он придет и придет ли вообще. По громкоговорящей – чьи-то вопли, смех, песни. И тут появляется человек в железнодорожной форме. Он-то знает, когда придет поезд. Но сказал, что не знает. Ночь, метель, по громкоговорящей – чьи-то вопли, смех, песни.

На кухне замолчало радио. Жена его слушала. Когда-то я был весьма разговорчив. А потом замолчал. Теперь замолчало радио.

Вспоминая прошедшие годы, приходишь к выводу, что они были наполнены хрен знает чем.

Она никак не может понять, что ей нужно. Идет к психологу. Он ей что-то говорит. Она никак не может понять, что ее молодость давно прошла и что с этим нужно смириться. Она храпит. Это мешает мне сосредоточиться на вопросах хрен знает каких, но это очень важно для всех.

Упало дерево от старости и сильного ветра. Погиб молодой голубь. Умирает бездомная кошка. Темно.

Жена и сын где-то работают, дочь где-то учится, я нигде не работаю, я много потратил сил на то, чтобы нигде не работать, я создан для осмысления мира, чем и занимаюсь.

Ноль градусов. Никуда не пошел, так как кончились деньги. Сегодня должны принести пенсию. В ожидании почтальона.

У меня длинный список тех, кого я предал. Думаю, он пополнится. Жить я намерен долго.

Холодно. Портвейн. Какие-то люди, птицы, кусты, деревья. Нужно что-нибудь покрепче. Водка. Поэзия. Я не Оден, но я один. Мне до вас, новых литераторов, нет никакого дела. Ваш трезвый бред мне противен. Ну, ладно, оревуар.

Декабрь, минус десять, солнечно. Нужно выйти, не вышел. Что-то выпил, чем-то закусил. Лег, обступили ушедшее и ушедшие. Просил высшей меры наказания, помиловали на какое-то время. Впереди ночь, и все повторится.

Страна большая. Проблем хватает. Их всегда было много. Впрочем, всё под контролем. Есть развитие. Есть инакомыслящие. Есть СИЗО, тюрьмы, прочее. А вы кто такие с вашими претензиями?

Зима, ничто не согревает. Когда-то согревало спиртное. Сейчас не пью. Не хочется снова ползти по черному льду в поисках своего дома и блевать. Трезвая жизнь, повседневность.

Двенадцатое декабря.

Четыре часа утра, за окном минус пять, работаю информатором, будьте осторожны.

Солнечно, минус пять. Заплатил за квартиру, купил продукты питания. Машины, кусты. Во дворе нашего пятиэтажного дома растут разные деревья. Из птиц – голуби и синицы. А вот дятла нет. Сегодня он ушел из жизни. Дятел обычно работал на