Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов
– Послушай, Серега, – Белосельцев схватил паренька за масленую руку и потянул прочь от гаража, который своим гулким пустым нутром мог усиливать голос, – я тебе скажу одну вещь… Я сам до конца не уверен… Ты должен молчать… Мне еще самому неясно… – Он вытянул Серегу на берег реки, по которой сыпалось ветряное холодное серебро, и вдали, окруженный волнами, торчал остов утонувшего корабля. – Ты взрослый парень, поймешь, как велика опасность… Чеченцы готовят взрывы… Не только чеченцы, но и другие жестокие люди… Им нужно взорвать Москву, посеять панику, чтобы потом прийти к власти… Но об этом потом, не сейчас.
Он уводил Серегу все дальше от гаража, наставившего на них свое чуткое железное ухо. Подталкивал к берегу, где ветер подхватывал слова и нес к середине реки. Там не было людей, лишь над блестящей водой носилась одинокая чайка.
– Один из взрывов, возможно, прогремит здесь, в Печатниках… Ты сам сказал, у Ахметки хранится взрывчатка, которой воспользовался Николай Николаевич… Мы должны отыскать взрывчатку… Бессмысленно обращаться в милицию, бессмысленно обращаться к властям… Все заодно… Мы сами должны разыскать взрывчатку и ее уничтожить…
Острый, смышленый взгляд Сереги загорелся от азарта. Он еще не понимал смысла задания, но его молодое нетерпение, его горе от потери учителя находили выход.
– Что надо делать?
– Разведка… Собери ребятишек… Установи слежку, наружное наблюдение за Ахметом… Выяви все его маршруты и связи… Все гаражи и подвалы… Иди по пятам… Незаметно, ибо смертельно опасно… Ты – командир ребятишек… От них информация приходит к тебе… От тебя – ко мне… Вот моя визитная карточка, телефон… Звони днем и ночью… Я сам каждый вечер буду сюда приезжать… Мы должны обезвредить взрывчатку… Это наказ Николая Николаевича… Он там, в тюрьме, на больничной койке, переломанный, обожженный, нас вдохновляет…
– Я пойду и убью Ахметку, у меня есть заточка, – жестко сказал Серега.
– И не думай. Он сильнее, хитрее тебя. Твоя задача – выявить местонахождение взрывчатки… Сейчас же иди и собери ребятишек…
– Хорошо, – ответил Серега, – они сейчас в сквере. Подвезите меня.
Он запер гараж, подсел к Белосельцеву в «Волгу». Они покатили меж белых многоэтажных домов, и каждый из них мог быть заминирован. С балконами, на которых сушилось белье, с лоджиями, где пестрели осенние цветы, с детскими площадками, полными детворы. Каждый мог быть набит взрывчаткой, мог превратиться в ужасный взрыв.
В сквере, где продавали мороженое, собрались ребятишки, чьи лица издалека показались Белосельцеву знакомыми.
– Перед ночной сменой играют, – сказал Серега, вылезая из автомобиля. – Мне в октябре в армию. Комиссию прошел, здоров. Попросился служить в Дагестан, куда чеченцы залезли. Я их, гадов, буду здесь, в Печатниках, мочить и там, в Дагестане… Будьте здоровы, Виктор Андреевич, я позвоню. А к Николай Николаевичу попробуйте попасть, привет от меня передайте… – И он быстро зашагал в сквер, гибкий, худой, в повязанной боевой косынке, свистя на ходу в два пальца, сзывая к себе ребятишек.
Белосельцев тронул машину, повторяя: «Печатники, взрывчатники… Первопрестольники, тринитротолуольники…» Смотрел на белые дома, каждый из которых был готов взлететь в небо.
Он решил отправиться к Буравкову, обосновавшемуся в телевизионной резиденции Астроса. Ибо там, по косвенным признакам, можно было уловить приближение взрывов. К тому же Буравков навещал заключенного в тюрьму Астроса, выдавливая из него последние сведения о финансовых счетах, офшорных зонах, подставных фирмах, переводя деньги и собственность на свое имя. В той же тюрьме, в больнице, находился Николай Николаевич, и Белосельцев надеялся с помощью Буравкова добиться свидания с русским пророком.
Телевизионная башня «Останкино» вновь поразила его сходством с огромной, уходящей в поднебесье трубой, над которой туманилась гарь, излетавшая из преисподней. В глубине Земли, под толщей коры и магмы, шло непрерывное адское горение. Перегорали грешные кости, изъеденная пороками и болезнями плоть. Вместе с остатками смолы, кислотными испарениями излетали из подземного крематория в земное небо, сея среди живых эпидемии, скверну, неисчезающую тоску и ненависть. В туманной ядовитой дымке чудились вечное сражение, бой адовых сил, схватка длинноволосой когтистой ведьмы и костлявого бородатого дьявола. Они хватали друг друга за волосы, вырывали глаза, драли когтями кожу, превращаясь в мутные клубы дымных туч.
Он вошел в стеклянную клетку телецентра, напоминавшего опрокинутый стакан, под которым роились уловленные, опоенные мухомором насекомые. Они бежали, сталкивались, сонно замирали, надсадно жужжали, падали в изнеможении лапками вверх, сглатывали сладкую смертоносную слизь, жалили друг друга в предсмертном страдании.
Он поднимался в лифте, и в просторной кабине вместе с ним оказались женщина и мужчина, чьи лица были знакомы. Она, маленькая и изящная, с печальными библейскими глазами, воспетыми царем Соломоном, – известная телевизионная дикторша, увенчанная Астросом бриллиантовой короной, его гордость и богатство, его духовная дщерь, взращенная в лучах его славы, выполнявшая самые рискованные и деликатные его поручения. Второй – вертлявый и нагловатый острослов, славный своими передачами по русской истории, в которых не оставлял камня на камне от императоров, полководцев, писателей, наделяя их смешными и отвратительными чертами самовлюбленных глупцов, неутолимых сладколюбцев, невежественных фантазеров, создавая галерею исторических шутов, единственно возможных в невежественной, забитой плетьми, кровожадной и подневольной стране. Оба прихорашивались перед зеркалами, вели разговор, не обращая на Белосельцева ни малейшего внимания, как если бы он был элементом лифта.
– Астрос – неудачник. Он слишком пылкий, неглубокий, неосмотрительный. Он подставился, – рассуждала похожая на Дюймовочку дикторша, взбивая челку на вянущем, начинавшем желтеть лбу, над которым еще недавно сверкала бриллиантовая диадема, и Астрос, розовый, млечный, источая здоровье, силу и щедрую властность, выводил ее на край озаренной рампы. – Я ему благодарна за квартиру, за лауреатство, за успех, но все это было не даром. Я вздохнула с облегчением, когда его устранили.
– Ну да, все мы видели, как он тебя домогался. Ты была фаворитка, Помпадур, и первые два дня носила траур, пока тебя не вызвал на прием Буравков. Не знаю, что он тебе сказал, но с этого момента твои туалеты стали еще изысканней и роскошней. – Острослов поиграл ногами в блестящих штиблетах,
