Виктор Ревунов - Холмы России
В тишине среди теней старины Павел забылся. Время погасло в нем: не было жизни и памяти о ней.
Словно бы счастливым сном успокоил его: он поразился самой этой свободе от всего, как будто зашел в ноля, далеко-далеко.
"Под снегом совсем тихо и тепло,-подумал Павел.- Ночью слушать вой метели. Хорошо. Вырваны из природы. Зачем? Или делаем что-то чудесное? Ничего".
Антон Романович поставил на стол вазу с яблоками.
- Когда в этой комнате я зажигаю свечку и смотрю, мне кажутся сокровища. Таинство,- сказал Антон Романович.- Сюда приходят посидеть большие господа. Без иллюзий нельзя. Реализм гнетет даже самого сильного и ломает. В иллюзиях наше спасение: утешение от жестокости и несправедливости жизни. Реализм и прекрасные иллюзии, а между ними разочарование и пустота. В этом истина всех трагедий.
- Пустая консервная банка,-сказал Павел.
- Ты о чем?
- Обо всем.
Антон Романович налил из графинчика в рюмки.
- Ну, расскажи. Вепри двинулись на юг,- сказал о немцах.- Завернули от Москвы.
- До нашей усадьбы чуть оставалось.
- Да я уже было собрался. Что их заставило повернуть на юг, когда, казалось, вот-вот затрубят и заорут- все Россия пала. Покой потерял. Ждал. Страшно представить, а свидетелем сохрани бог. Душой не вынесу. Что же остановило их?
- Не знаю,-ответил Павел.
- Помнишь по истории, как было? Наполеон в Москву а Михаил Илларионович в Тарутино. Дорогу отрезал и выход закрыл. Вот где русский ум, гляди. Непонятное сперва, а после потрясающее. Немцы боятся такого же, разговоры, отец. Будто русские, чтоб усилить отпор на Московском направлении, сдвинули свой центральный фронт к востоку, и открылась брешь на юг. Гитлер полез в нее.
Антон Романович, в стареньком халатике, поднялся и перекрестился перед маленькой иконкой в углу.
- Значит сдвижение, историческое, божеское.
- Видел я как небо горело над Смоленском.
А Днепр был красным от крови. Вершина столпотворения российской истории. Кровавая река среди лугов.
Жуткое зрелище!
- Все как по Писанию. К тому идет-к геенкс огненной-Антон Романович выдернул из хлама пожелтевший бумажный свиток и развернул на столе. Павел увидел на картинке какой-то провалившийся, вымерший лес и грязных остромордых вепрей. Они стояли на задних ногах как бы уж и люди, и толкали нагую женщину. Один зверь, подняв морду, скалился, выл от страсти и бессилия возбудить в женщине такую же страсть.
Она была измучена и покорна, а вепри, могучие, рыжие, во власти над ней все толкали ее.
- Уничтожено все ради страсти. А без любви конец - сказал Антон Романович. Бумага выползла из рук свернулась с шелестом и соскочила на пол.
- Был я под Ельней, отец. Вспомнил, как на ярмарку с тобой ездили. Лощину проезжали. Денек солнечный и зеленый от лугов.-Тележка неслась тогда среди ржи. Жаворонок взлетал и падал. Не видать птаху, словно небо звенит и звенит. С улыбкой вернулся из тон дали Павел.- Помнишь, отец?
- Как же. Недалеко от тех мест наши земли, по дороге на север поворот. Кусты волчьего лыка границей. На вырубке столбик.
- Столбика нет, а лыко не извелось.
- Бывало, едешь рано весной, еще вода снеговая, прохлада, а лыко кораллами зацветало.
- Вот вспоминается как. И я люблю. Все во мне русское, а вот любви от русского нет. Кто объяснит?
- За верную службу отечеству пожалованы поместьем. Стражу несли. А они республикой на готовенькое. Русское поразнили на виноватых и невинных. Сами себе страшнее татар с их прошлым нашествием.
- Погоди, отец. Полистаем их комиссарские книжки. Будут зубами рыть могилы себе... Про лощину тебе сказал. Да вот еще незабудки вспомнил; по склонам синели. Теперь лощина смерти, завалена мертвецами.
Некоторые, провалившись в землю, стоят. Волосы шевелются. Погребено отборное, русское. Исходит сила, на тысячу лет загаданная. Три Америки на своей бы земле устроили. А пали в лощинах. Скоро конец!
- Не спеши.
- Кончилось. Кончилось. Каждый умный русский мог бы вырыть миллион из своей земли с ее богатствами. А он, в обмотках и рваной рубашке, сдыхаег в лощинах нищим за какое-то счастье. Теперь миллионы достанутся немцам!
За окном лист клена простился с летом. Сплыл на траву, и словно вдруг сама осень, осторожно, по ночам, холодом ходившая с севера в свою разведку, отпрянула в сад, оставив на газоне багряный след.
Антон Романович и Павел не притронулись к вину в рюмках: судьба уже напоила горькой, из чаши.
- Ты навестил усадьбу?-спросил Антон Романович.
- На косогоре елочка маленькая, будто сестренка родилась. Она меня встретила.
Антон Романович стер слезу с щеки.
- Разбросаны камни в былье, как кости белые,- продолжал Павел.- А где впадина от усадьбы осталась, сосны и ели. Вокруг светло, только эта впадина и темна. Дороги и помину нет. Так, приглядеться, руслецо песчаное. За низиной Угра, вроде как голубыми небесами в траве. А дальше - столбы огненные, И страшно, и красиво. А простору конца нет. Что там какойто фронт, передовые, пушки всякие - все поглотит и землею замоет. Где парадные двери были, провал.
Туда спустился. Мрак да мох. А на дне бугор, как надгробие.
- А два белых камня под сиренью целы?
- Заросли.
- Скамейка была. На ней, при дедушке твоем, сидел сам Глинка. Приезжал из Спасского песни послушать.
Павел достал из кармана какой-то тряпичный комок. Развязал, развернул на столе грязную рвань от гимнастерки. Горсть праха-пепел с кусочками угля, с песчинками сгоревшей земли и корешками мха, как нитями золота.
- Из раскопок Российской империи,- проговорил Павел.
Антон Романович долго глядел на горстку пепла. Когда-то, по вечерам, усадьба сверкала огнями и издали была похожа на хрустальный с золотом кубок. Неужели от всего осталось только эта грязь и рванье.
"Господи, господи, за что ты нас?" - вопросил Антон Романович и поник.
- А брат? Ничего нс слышал?
- Не слышал,-ответил Павел: затаил от всех следы дядюшкины.- Если бы меня не тронули, я босиком бы до Сибири дошел, дополз бы, да в самую глушь.
Теплая печь, жена. И пропади все пропадом! Спокойной воли хочу: дышать морозом, косить да на час к реке. Все дано человеку, а он, гад, поуродовал!.. Гитлер - сила, ниспосланная освободить землю от человеческих тварей. Люди закрывают и сжигают себя, как падаль.
Нечего жалеть.
- Что стряслось? - с тревогой спросил Антон Романович.
- Жуткая жизнь, отец. В болоте, на островке, я видел, как в корни вползала змея. Позавидовал ей: она могла скрыться. Я не могу больше. Как исчезнуть, где ход? Я должен снова идти туда, рядиться в гимнастерку. Есть женщина, которая знает меня. Может провалиться все. С меня шкуру в гестапо сдерут.
- Вот несчастье-то.
- Я боюсь.
- Кто она?
- Постарался на свою голову. Помнишь лесника?
- Его жена нянчила тебя. Была твоей мамкой..
Я тогда хотел, чтоб ты мужицкое впитал прежде французского. Для укрепления в родной почве. Крепче такто. Соков вон сколько! А от чужого со своим разжижение получается. И жил ты у них. На харчах крестьянских. Не давал тебя баловать. Умных людей мы замечали. Живы?
- Да. Это их дочь. Что делать? Она на хуторе.
Я видел ее.
- Поговори с ней,-дал совет Антон Романович.- По матери и отцу она должна быть доброй.
- За такую доброту отвечают как за измену. Во врагах числюсь.
- Или что натворил над ней?
- Ничего.
- Как же так? Неужели убить?
- Не убью.
- Ты не говори никому.
- Я хитро все, хитро.
- Продержись.
- Немцы могут не пойти дальше, укрепятся на линии Днепра. Столько земли взяли! С перерывами как бы не затянулось на годы... Зачем мы слезли на этом проклятом месте? Надо было дальше и дальше.
- Не пускала родина наша. Да и поджидал брата.
Мы были знакомы с паном. Викентий бывал у него, охотился вот на этих землях. Перед бегством договорились, здесь вот остановимся. Бежали бы дальше. Хотели в Бразилию. Там укоренить свое дело, не теряя из виду Россию. С чем было бежать?-сказал Антон Романович.- Брат не явился, а у нас ничего не было.
- Пропади пропадом. И эти бриллианты. Лучше бы ты поливал цветы в московском парке.
- Они и так пропали. Я сказал тебе о них для твоего спасения. Ты искал их, понял, фамильное, но врагом не был.
- Я между двух огней,- проговорил Павел.- Не спасут никакие бриллианты. Не я придумал мятежи, войны - весь этот подлый мир. Все явилось до меня, а я должен отвечать. Боюсь, дрожу, скорее убью, чем выйду и скажу правду. Да какую правду? Я не знаю ее. Одно знаю. Назван человеком тот, кто не может им быть.
- Пустые слова,-перебил Антон Романович.-Собьют с толку. Люди не выйдут из прорвы. Стоит ли задумываться, как жить? Мысли проверены тысячелетиями, и ни одной подходящей. Какая польза, что умный и'святой возвестит о добре, а темный подлец и дурак раздавит? Волю дает богатство. Я был богатым, а сейчас у разбитого корыта, знаю, что говорю. Есть сознание, где является красота, а есть грязный трактир.
