Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
«Как?!» – мысленно возопил он.
Но тут его лицо внезапно исказилось от боли. Сигарета выскользнула из пальцев. Сдавленно вскрикнув, он повалился вперед, сгибаясь пополам на сиденье, словно ему прострелили живот. Несколько секунд он корчился и стонал сквозь стиснутые зубы, больно впиваясь ногтями в собственные ладони.
Постепенно приступ прошел, однако Анри остался неподвижно сидеть в той же позе, едва живой, глядя, как смешно качаются его не достающие до пола короткие ноги.
– Мама!
Губы сами собой выговорили это слово.
– Мамочка! – повторил он, как будто даже звук ее имени сам по себе приносил ему облегчение.
Анри взывал к ней из бездны порока и страха. Ибо жить ему оставалось недолго… Он знал это так же точно, как человек, заметивший первые язвы чумы на собственных ладонях. Этот приступ был уже далеко не первым. А за ним последуют и другие, более болезненные и частые. Его тело разрушалось под тяжестью многих лет пренебрежительного к нему отношения. Это было подобно руке, пальцы которой неотвратимо смыкаются вокруг шеи, эта непоколебимая уверенность в собственной скорой смерти, когда больше ты уже не сможешь ни видеть, ни дышать, сердце перестанет биться, и ты будешь просто лежать в земле, глубоко в земле, чтобы смрад твоего гниющего тела не оскорблял чувства живых.
И все-таки необычное это ощущение – вот так знать заранее, что скоро умрешь. Временами возникает такое чувство, будто ты уже умер, будто уже не принадлежишь к миру живых. Внезапно начинаешь видеть многие вещи в совершенно новом свете. То, что еще совсем недавно казалось важным, больше таковыми не представляются. Ты просто забываешь большинство людей, кого когда-либо знал, точно так же, как они уже начали забывать тебя.
Но в то же время что-то, наоборот, выходит на первый план и кажется важным – обязательным к исполнению.
Во-первых, нельзя умирать на Монмартре. Нельзя делать этого в грязи посреди улицы, в бистро, в фиакре. Тулуз-Лотрек не может умереть на Монмартре.
Во-вторых, нужно исправить то, что еще можно исправить. Нет, не саму жизнь. Жизнь не знает пощады и не ожидает извинений. Это нужно тем немногим людям, кто был добр к тебе – пока ты был еще жив. Морис, мадам Лубэ, Пату, Берта…
Он позаботится об этом завтра же. Извинится перед ними за причиненные неприятности, поблагодарит их за все, что они сделали для него. Времени на добрые дела совсем не оставалось. В его распоряжении были только слова – и деньги. Нет, конечно, не для Мориса или Пату, хотя им обоим они очень даже и пригодились бы. Но у денег была столь дурная репутация, что люди зачастую неправильно истолковывали подобный жест. Всю жизнь они только и думали, что о деньгах, вкалывали ради их, но стоило кому-то предложить им некоторую сумму, как они немедленно начинали эти самые деньги презирать…
Вот Берта поймет, что это не плата, не оскорбление и не попытка искупить старую вину. И мадам Лубэ тоже поймет. Она прожила долгую жизнь и была женщиной мудрой. Уж она-то знает, что богатые, точно так же как и бедняки, могут дать лишь то, что у них есть. Несколько тысяч франков в конверте, оставленном в ее квартирке, дадут ей возможность провести конец жизни в ее любимом Шамбери. Она воспримет это как просто жест с его стороны – подобно брошкекамее, фарфоровой статуэтке святого Франциска из Аркашона и всем тем небольшим сувенирам, что он подарил ей за все эти долгие годы. Просто неловкое выражение благодарности. Самое неловкое, потому что ему не будет ничего стоить. Последнее, что он мог сделать для нее. Возможно, она даже станет считать это одним из чудес своего милосердного Господа… Когда же с этим будет покончено, нужно будет непременно постараться загладить вину перед матерью. Если бы он только мог прожить еще хоть немного, чтобы подарить ей, только ей одной, несколько месяцев своей любви, то он уходил бы из этой жизни со спокойной душой… Если бы он только мог сказать ей, дать понять, как сильно сожалеет о том, что доставлял ей боль на протяжении всех этих лет, в то время как она терпеливо ждала его! Он не мог изменить прошлого, исправить свои ошибки. Но, по крайней мере, мог просить ее о прощении, предложить ей свое израненное, измученное, всеми отвергнутое сердце.
Глава 23
Мальром был погружен в темноту. Свет горел лишь в комнате Анри на втором этаже.
– Думаю, сегодня ночью он будет спать.
Старенький доктор пощупал пульс Анри, глядя на графиню.
– Теперь, когда его парализовало, он больше не чувствует боли. И то хорошо.
Он осторожно положил худую руку обратно на одеяло и отошел от кровати.
– Госпожа графиня, вам лучше вернуться к себе в комнату. Вы должны отдохнуть, набраться сил.
В дверях старик обернулся, чтобы раскланяться, и прочел безмолвный вопрос в ее глазах.
– Трудно сказать, – беспомощно развел он руками. – Дня два, возможно, три. А может, и меньше. Он молод. В тридцать семь организм еще продолжает бороться. Но сегодня ночью все будет спокойно. Я вернусь завтра утром. – Он с состраданием глядел на нее. – Все же постарайтесь уснуть.
Внизу его дожидался Жозеф.
– Ну и как он сегодня, господин доктор? – поинтересовался старый слуга, помогая врачу надеть макинтош.
– Все так же. Не знаю, как он вообще пережил тот удар. Но боюсь, долго это продолжаться не сможет. От отца ничего не слышно?
Жозеф покачал головой.
Старенький сельский доктор принялся спускаться по ступенькам крыльца к ожидавшему его экипажу.
– Если он вообще собирается приехать, то ему лучше поспешить.
Охая и кряхтя, он с трудом забрался в старенькую коляску.
– Постарайся уговорить графиню пойти поспать, – сказал он на прощание, подбирая поводья. – До свидания, Жозеф.
Жозеф провожал взглядом экипаж, пока тот не исчез в темноте посыпанной гравием аллеи. Было слышно, как скрипнули открывающиеся ворота, и вдалеке приглушенным эхом отдалось привычное «спасибо».
И снова вокруг воцарилась тишина – или, скорее, те тысячи приглушенных звуков, из которых соткана тишина лунной ночи.
Жозеф устало побрел вверх по лестнице.
Графиня не слышала, как он вошел в комнату. Она стояла рядом с широкой кроватью, глядя на сына, словно пытаясь запечатлеть в памяти черты его изможденного, осунувшегося лица. Растрепанная борода с проседью скрывала впалые щеки. Нос
