7 октября - Александр Викторович Иличевский
Иногда обратно ехать не хотелось. Тогда он шел к набережной, миновал Gordon Pool, где в подогретой морской воде бороздили дорожки очкастые пловцы, миновал исторические мужской и женский раздельные пляжи, вот уже век прятавшиеся за забором, и спускался на полоску берега перед отелем Hilton. Конструктивистская вафельная громада стояла на железобетонных раскосинах, когда-то призванных создавать ощущение левитации. Но прошло полвека, и то, что предназначалось красоте, стало данью вычурности, и теперь громада отеля приземлялась, а не взлетала. К этому позднему часу пляж под отелем уже пустовал, лежаки были собраны в белевшие в темноте колонны, но ресторан еще работал. Поужинав рыбой и салатом, с неизменной бутылкой шардоне Gamla, Глухов вместе с чеком об оплате получал прописку у охранников и ночевал на лежаке, постелив пенку, завернувшись в летний спальник, спасавший его и от бриза, и от предутренней прохлады.
Сначала он хотел ночью заплыть так далеко, чтобы не вернуться, – пусть кончатся силы, пусть схватит, в конце концов, судорога и утащит его в бездну, он и так там находился. Но может быть, там – в отраженной звездной бездне – он встретит сына и больше не отпустит. Получалось, что со дна своего отчаяния он винил во всем только себя – все, что произошло, весь ХАМАС, все было обращено к нему, и только к нему лично. Конечно, это уже было болезнью, очередным приступом, но это то, с чем он имел дело, хотя и понимал всю ненормальность и ситуации, и себя самого, и своей улетучивающейся души.
Кем только не работал Глухов первое время! Разнообразие его начальных занятий можно объяснить только пытливостью, с какой он бросился исследовать Святую землю. Первая его работа была – разнорабочий на раскопках Иродиона. Конусообразный холм на границе Иерусалимских гор и Иудейской пустыни живописно виднеется с окраин Иерусалима, прилегающих к дороге на Хеврон. Набатей по происхождению, царь Ирод отличался тем, что яростно стремился вызывать любовь у своих подданных. Евреи же питали к нему как к чужаку непреложную ненависть. Так имя Ирода в мировой культуре стало нарицательно обозначать последнего подонка, способного отдать приказ об уничтожении младенцев. Недаром Ирод волновался за будущность памяти о себе, попытавшись скрыть местонахождение своей гробницы. В одном из дворцов, разбросанных по всей Палестине, он устроил себе тайный склеп, приказав его потом засыпать. Гробницу и дворец как раз и раскапывала команда, которой помогал Глухов. Наполненный невыносимым июльским зноем воздух, плывущие в солнечном мареве холмы, спускающиеся в самую глубокую впадину на планете, белесое небо, вечерами проницаемое звездными глубинами, – все это тревожило Глухова. Не нравилось ему, что археологи вошли в клинч с духом Ирода. Ничего он не мог с этим страхом поделать: когда-то в юности на него произвел впечатление фильм «Зловещие мертвецы». По сюжету в заброшенном доме в лесах Теннесси, где раньше жил некий археолог, исследовавший на Ближнем Востоке древние загадочные ритуалы, обнаруживается странная книга, заклятия которой пробуждают древних шумерских духов, обитающих в окрестностях и способных вселяться в людей и устраивать мрачную резню. Еще он помнил фильм «Омен», в котором тема Антихриста получила продолжение на раскопках в Иерусалиме: бородатый тучный археолог рассуждал, сидя на руинах древнейшей базилики, о том, как правильно убить Антихриста, каким кинжалом, на каком алтаре. На Иродионе эту мрачность заслоняли истошный зной и миндальные сады у поселения Текоа, ущелье под которым было испещрено нишами – кельями монастыря византийских времен. В одной из этих пещерок когда-то молодые арабы забили камнями двух еврейских мальчиков. И вот на Иродионе, во время работы под руководством болтливого бородато-косматого археолога Геры – а жара и болтовня несовместимы, точнее, жара совместима исключительно с каннабисом[3] – Глухову впервые пришла в голову мысль, что где-то тут, на склонах этой горы, в гробнице свирепого царя таится абсолютное древнее зло, которое лучше не тревожить. И теперь Глухов вспоминал и мрачно об этом думал, поскольку сейчас где-то поблизости обитало чистопробное зло, как будто его теперь-то уж точно растревожили и раскопали.
Другая работа состояла в том, что он был помощником геодезиста, таскал по горам теодолит и GPS-приемник – но недолго, поскольку быстро сгорел на солнце. Сразу после он обрел посильную должность – младшего научного сотрудника в физической лаборатории университета в Ариэле. Там его задача заключалась в том, чтобы проводить эксперименты по остановке лазерного луча в плотных средах, а также участвовать в семинарах, на которых помимо научных докладов читались и доклады по еврейской футурологии, точнее эсхатологии. Это было привилегией и пристрастием начальника лаборатории Шимона Левина. Глухову нравились его научные занятия благодаря случайной, казалось бы, метафоре: луч света замедлялся в специальной среде подобно тому, как, он был уверен, в нынешние времена замедлилась мировая история, придя к своему эсхатологическому завершению. Умный и талантливый, религиозный сионист и физик с философским уклоном – разносторонне образованный Шимон прилагал все возможные усилия, чтобы наполнить университетскую среду в Ариэле правильными и даже выдающимися участниками научно-исследовательского процесса. Это было непросто, потому что Ариэль находился на «территориях» – в Шомроне, то есть в Самарии, благодаря чему европейский путь развития его сотрудникам был заказан. Единожды засветив свое имя в Ариэльском университете, вы вычеркивали себя не только из списков претендентов на европейские гранты. Вы не могли отныне поехать на конференцию даже в Китай. (Сам Шимон как-то все-таки получил приглашение от великого Янга поработать в Шанхайском университете, но при условии никуда не выезжать в течение всего времени контракта.)
Дорога из Иерусалима в аэропорт долго шла под гору, двигатели почти не расходовали бензин, а электромоторы за время спуска щедро наполняли батареи. Машины летели как на крыльях, лишь изредка оттормаживаясь на особенно затяжных спусках, благодаря чему река автомобилей впереди вспыхивала алым отсветом стоп-сигналов. Где-то на середине пути, всегда в одном и том же месте, сразу после канареечно-желтой заправки PAZ, в салоне любой машины щелкала мембрана неполной пластиковой бутылки с водой, если таковая имелась, отмечая особенно резкий перепад высоты, а значит и давления. И у многих в этом месте закладывало уши.
